Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая

Волнение городских масс давно уже захлестывало солдатские души, нужен был только сигнал. Волынцы мгновенно очистили пирамиды от винтовок, бросились хватать офицеров. Поручика Воронова-Вениаминова вздели на штыки, не доведя до полковой гауптвахты, где уже содержались многие, наиболее жестокие командиры.

К утру, когда полковой бунт окончательно прояснил свои лозунги: «Долой войну, долой самодержавие!» — на подавление мятежных гвардейцев был двинут опять-таки ближайший по расположению к ним 1-й Донской казачий генералиссимуса Суворова полк... Недомыслие гарнизонного начальства объяснялось, по-видимому, полной неосведомленностью о поведении казаков на Знаменской площади накануне.

Волынцы, окруженные еще перед рассветом жандармскими командами с пулеметами и гранатами, молились и переодевались в чистое, готовясь к смертельному бою. Но события приняли неожиданный оборот. Донцы, прибывшие в конном строю для наведения порядка «домашними средствами», то есть почти полюбовным мордобоем и умеренной поркой смутьянов, сразу же возмутились при виде станковых пулеметов, выставленных против своих же, русских солдатушек... Раздался чей-то возмущенный крик: «Опять стравливают, гады! Руби фараонов! — полк рассыпался по окружности, жандармов искрошили шашками в десять минут, а тут из ближайшей казармы бесстрашно выбежал с красным флагом Перегудов-Овсянкин, началось братание.

Этот солдат-большевик, Перегудов-Овсянкин, был худой и болезненный на вид человек, с мосластыми скулами, один из тех, на кого с особой жадностью набрасываются окопные вши и казарменные фельдфебели, но глотку имел действительно митинговую. Мог начать с трубного иерихонского гласа, а мог повести речь и с низких басовых ноток, рассудительно и по-хозяйски захватывая солдатские души в плен своей ярости и веры. И кончал речь, по обыкновению, на высоком пронзительном крике, когда у окружающих уже замирала душа, млела от незнакомых еще, сладостных ощущений и надежд: до счастья житейского и мирового совсем близко осталось, рукой подать! Он был прирожденный агитатор.

— Казаки! — закричал Овсянкии, разметав над собой красное полотнище флага и как бы принимая на себя весь его пламенный отблеск. — Казаки, вспомните славу свою, поднимите вольные головы! Не пора ли нам тряхнуть буржуйской Москвой и казенным Питером, расспросить у них про паразитское житье-бытье, как умели делать наши русские предки с вашими лихими атаманами в давние времена? Вспомните вольного Стеньку Разина, Булавина и Пугачева, идите с нами, казаки! Борите власть в полках и сотнях в свои руки, выбирайте командиров, рубите продажных шкур, как показал пример вчера геройский казак на Знаменской площади! Слава казакам-героям, долой царицу-изменщицу и весь их проклятый немецкий сброд в Зимнем дворце!

— Продали Россию-у-у! — загорланил кто-то в казачьей сотне, махая блестящим клинком над головой. — Залезли за пазуху, стерьвы!

— А иде он, Макар Герасимович, нонче? — закричал другой с высокого буланого коня. — Говорят, ночью его уже забрали с конвоем! Вот вам и «геройский казак»!

— Как так «забрали», почему допустили такое в шестой сотне?!

Сразу все пошло водоворотом. Солдаты смешались с конными казаками, вывалились на плац, а оттуда повалили на центральные улицы, в сторону Невского. По пути казаки и волынцы разгромили пересыльную каторжную тюрьму, перебили охрану, выпустив на волю не только политических, но и уголовников: гуляй, ребята! Разные люди — изможденные неволей социалисты-правдоискатели, потомки и младшие братья народовольцев, и мордастые завсегдатаи ночлежек, и взломщики несгораемых касс, чисто выбритые под праздник фальшивомонетчики и рядом — заросшие диким волосом бандюги-конокрады: аккуратные, мгновенно исчезающие в подворотнях профессионалы эсеровского подполья и всякая мелкая сошка — смешались, словно в огромном Ноевом ковчеге. Бежали в полосатых, каторжанских халатах, звеня цепями, от тюремных ворот в сторону ближних казарм бывшего лейб-гвардии Атаманского полка: там, по слухам, военные ковали вовсю орудовали зубилами и молотками, срубая заклепки с кандалов.

Сюда же привезли в рессорной пролетке из разгромленного жандармского правления и Макара Филатова, арестованного ночью тайно, с вызовом к командиру полка, и содержавшегося в ручных кандалах. Его нашел и освободил сам Перегудов-Овсянкин, примкнувший к полусотне донцов, которая с обнаженными шашками рыскала с утра по городу в поисках своего командира.

Въехали на хозяйственный двор к концу дня, когда толпа каторжан уже поредела, а сотенные ковали уморились и работа шла уже неторопко и с разговорами. Подхорунжий Филатов поздоровался с крайними и стал ждать своей очереди, наблюдая за странной и даже небывалой работой, перемигиваясь с улыбающимся солдатом Овсянкиным. Между ними чуть ли не с первого взгляда возникло то чувство приязни, которое объединяет чистые, доверчивые, родственные души.