Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 2

Через три дня следователь доверительно сообщил, что бригада Харютина, скомплектованная полностью из коммунистов и членов РКСМ 21-й кавдивизии, принимала участие в ликвидации кулацких мятежей под Саратовом и в настоящее время расквартирована в районе восстания. Так что обвинения агентурного порядка полностью отпали. Миронов раздраженно кричал:

— Так! Ложь себя выдала в две недели! Но вы ведь ей поверили на какое-то время? Вы поверили ей, дабы оскандалить человека, неугодного вам или вашему начальнику? Значит, побоку правду и товарищеское доверие, да здравствует всеобщая «агентурность» и клевета? Я человек пожилой, мне эти пружины виднее, чем другим...

Следователь нехорошо усмехнулся.

— Товарищ Миронов, в этой части я установил вашу полную невиновность и считаю ваше дело прекращенным. Но... не кажется ли вам, что вы слишком много и неосторожно говорите? Вы критикуете порядки так, как будто не вы их устанавливали, а кто-то другой. Для человека свежего и неподготовленного ваши слова легко истолковать как вражью пропаганду. Время-то какое! Вы бы поостереглись, товарищ Миронов. Нынче каждое слово — все равно что военный секрет, а военные секреты вы ведь не разбрасывали направо-налево!

— Виноват... — сказал Миронов. — Но я другие порядки устанавливал. И почему надо со всем этим смиряться?

— Смиряться не обязательно, — сказал следователь. — Но, безусловно, надо помнить, о чем говоришь и как... Так обстоят дела. Думаю, что днями все это кончится, товарищ Миронов.

Чекист называл его в этот раз «товарищем», видимо, верил полностью. Но Миронова не выпустили, перевели в пересыльную Бутырку. Он шел пешим этапом в толпе прочих, и рядом шла поникшая, заплаканная Надя. Он брал ее под локоть и говорил, что скоро их выпустят, клевета отпала...

Бутырка была переполнена разной сволочью, от карманников и бандитов до опытных расхитителей народных ценностей из банка и вновь созданного при наркомате финансов Гохрана. Сидели тут и старые офицеры с невыясненными биографиями, и фальшивомонетчики, и вшивые барыги с Сухаревки и Хитровки, бывшие красноармейцы, уличенные в мародерстве, и просто дезертиры.

...Общая камера — два десятка лиц, судеб и неописуемых трагедий, порожденных трагическим временем.

Солдат из кавбригады Ивана Кочубея, с Кубани, с дрожью в голосе рассказывал про своего геройского комбрига и его страшном конце. Миронов никогда не слышал про Кочубея, теперь внимательно расплетал слезливую хохлацкую балачку, вылущивал главное:

— Ваня Кочубей! Его ж уся Кубань знала, та героем величала! Як рубанэ билого гада, так до пупа! Сам Покровский от його тикав, та ще как! И колы сгибла уся наша Красна Армия у тих астраханьских писках, заела ее вошь и гнида, то пробилась тильки одна-разъедина бригада наша у целости и по хворме до той клятой Астрахани, шоб вони сгорела! Комиссары ихни у город нас не пускалы, бо, мол, уся та бригада стала вроде уже не бригада, а якась анархия! О, чув? Анархия стала, колы у баню треба идти да вошь парить, а колысь Деникин у фост и грыву их шкварыв, то и Ваня Кочубей був крепко нужон!.. О то, он и скажи им: «Эх, добраться бы до товарища Ленина та рассказаты ему все, а потом бы возвернутися на Кубань та й порубаты усю этую сволочь!..»

Камера слушала кубанца с напряженным вниманием.

— Они його: вне закону! Ну шо поделаешь, браты, велел тоди наш Ваня Кочубей бригаде усей заради дорогой общей жизни и ради помывки у бани сложить оружию у ног тих гадов ползучих, шо носят кужурки, а сам же со штабом утик степями аж на Царицын, щоб тама правду якусь скаты! Да був вже в тифу, так попав у степу до билых кадюков у плен...

Боец заплакал, вытирая грязным кулаком слезы. Тут выскочил в лохмотьях некий вор-фармазон малых лет, но великой наглости, с голым пузом, украшенным синими наколками, и стал рассматривать вблизь кубанского конника. Сказал с насмешкой:

— «Федул, чево губы надул?» — «Ка-а-а-фтан прожег...» — «А велика ли дыра?» — «Да, бачка, один ворот остался!» Ну даете, падлы! — и, отмахнувшись, зачикилял на одной ноге в угол.

Кубанец не обращал на него внимания, у него было великое горе:

— Його вылечилы у билом лазарети та й сталы уговориваты до кадюков перейти... Сам генерал до його пришов, полковником обещал сделаты. А он шо ему казав? Он казав: я не собака бродяча, шоб свое мясо жрать! Та й плюнул тому генералу в очи... И повесили Ваню Кочубея кадюки-генералы, а посля нашли у газыре последне слово Вани у записци: «Як мы тут поляжемо уси, а сюды прыйде Красна Армия, то нас лыхом ни поминайте, а одэжу отправьте до дому...» Отож...

Люди спрашивали бойца, за что он попал в тюрьму. Он рассказывал: