Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 2

Номер был от 6 февраля, и в нем напечатано: «По своей боевой подготовке казачество не отличалось способностью к полезным боевым действиям. Казаки по природе ленивы и неряшливы, предрасположены к разгулу, к лени и к ничегонеделанью. Такими были как казачьи офицеры, так равно и рядовое казачество... За всю прошлую войну нет ни одной героической казачьей атаки, ни одного смелого казачьего рейда... Почему-то казаки, по их словам, особенно любили наносить удары нагайками женщинам...»

— Особенно вот это, — продолжая самодовольно усмехаться, отчеркивал Денинкин полированным ногтем в газете и прочитывал вслух. — Вот это доведите до сведения донских господ офицеров. Превосходная агитация, знаете ли!

В газете писалось черным по белому: «Особенно рельефно бросается в глаза дикий вид казака, его отсталость от приличной внешности культурного человека западной полосы. У казачества нет заслуг перед русским народом и русским государством. У казачества есть лишь заслуги перед темными силами русизма, самодержавными выходцами из Германии...»

Генерал Мамонтов по прежней службе не был казачьим начальником, он был армеец, но гражданская война свела его с донскими белыми полками, и он лучше кого бы то ни было знал, что такое казачья конница в боевых условиях. У него заболели скулы от плохо сдерживаемого смеха: он не мог себе позволить такую вольность в присутствия главнокомандующего. Спросил, наливаясь краской иронии и гнева:

— Кто это все сочинял, разрешите узнать? Обычно говорят, бумага все терпит, но здесь... просто дремучее невежество, ваше высокопревосходительство! Я был более высокого мнения о Троцком: оратор и все такое, знаете. Кстати, он кто по профессии? Если не секрет.

— Трудно сказать. Подпольщик, разумеется, но с виду, как говорят, провизор средней руки...

— Но ведь в газете, простите за грубость, написано черт знает что! Этого нельзя даже читать в приличном обществе!

— А это и не писалось для приличного общества, — высокомерно сказал Деникин. — Все это рассчитано на ум дворника и прачки, на ум городских низов. И всех их в данном случае надо, знаете ли, пе-ре-убедить! Вкупе с самим провизором. Не словом, но делом, генерал! Если в ближайшее время красные не прикроют брешь на Донце, в районе Белой Калитвы и станицы Екатерининской, нам ничего не остается, как ввести в эту брешь оба корпуса, ваш и генерала Шкуро. Да... А пока есть время, познакомьте казачьих офицеров с этими газетками и откровениями в них неистового, к-гм... полководца!

— Постойте, погодите, товарищ Миронов... Я ничего не понимаю! Вы на сегодня должны находиться в Серпухове, так? А если так, то почему вы здесь?

Член РВС Южного фронта Ходоровский, подслеповато моргая, то вскидывал очки на стоявшего перед ним Миронова, то быстро и вскользь бросал взоры на стол, где лежали документы, привезенные Мироновым из красной ставки. И вновь повторял о своем непонимании, впервые так, лицом к лицу, рассматривая этого непостижимо оборотистого начдива.

Извольте радоваться: успел за какую-то неделю (за неделю! — срок, недостаточный в ином случае для получения одной какой-нибудь резолюции в губернском масштабе), успел, повторяю, побывать в Серпухове, представить главному штабу свой личный доклад о положении на Дону — этого доклада, к слову, никто от него не запрашивал! — и вот уже стоит здесь с предписанием главкома Вацетиса: начать формирование новой казачьей дивизии здесь же, на Южном фронте, откуда его, собственно, с таким трудом только что убрали... Хорошенькое дельце!

Со стороны внешне человек — ничего особенного. Никаких выдающихся черт, ни особой «самовитости», ни волевого подбородка, только заметная черная родинка на щеке, у рта, и длиннющие, черные, вразлет староказачьи усы! Худощав до предела, жилист и, по-видимому, отличный всадник. На боку — шашка за революционные заслуги... Жмурист, глаза напряженные, сильные, подчиняющие чужую волю, да еще и озорные — на такого в серьезном деле, а тем более в политике никак нельзя полагаться. Товарищи с мест безусловно правы!

Говорит напористо, не смущаясь, что перед ним лицо, высшее по должности:

— Я прибыл по предписанию главкома. Обстановка требует...

— Какого числа вы... докладывали в Реввоенсовете? — спросил Ходоровский.

— Неделю назад. Товарища Троцкого ни я, ни Реввоенсовет не могли дождаться, таким образом, личное знакомство, о котором говорилось в телеграмме, не состоялось, — допустил даже открытую иронию начдив Миронов. Причем в глазах в это время отразилась бешеная работа мысли. — Положение на фронте, как вы знаете, требует поворотливости. Аралов и Вацетис считают...

— Но постойте! — вновь перебил Ходоровский. — Я не могу рассматривать этот вопрос единолично. Надо же все согласовать. И — для меня Троцкий, между прочим, прямой начальник. Как и для вас, надо полагать.

Миронов оставил эти слова без внимания, в жмуристых глазах его мелькнуло презрение.

— У вас на столе постановление главного штаба. При чем тут единоличное рассмотрение?