Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 2

— Куда и зачем вызывали? — запросто, хотя и с видимым интересом спросил Илларион, не прерывая размеренных движений бритвой. И еще сильнее выпятил свои тонкие, хорошо очерченные, жадные губы. Она оценила его позднее бритье — наверное, совсем хорошо себя почувствовал, захотелось ласки, близости — и тут же прикинула внутренним зрением, что он совсем неосмотрительно расселся спиной к открытому окну в темный палисадник.

— Комиссар-чекист допрашивал! — гневно бросила она, отвечая на его вопрос, и быстро прошла в спальню.

Двери в спальню не закрывались, он снова спросил, не поворачивая головы:

— Чего ради? Ты что, штатный осведомитель?

— С вами свяжешься, так превратишься в кого угодно! — сказала она, сдерживая дрожь в голосе, а ему показалось, что она уже распускает волосы и говорит так, по привычке держа головные шпильки в зубах. — Почему то... все про Миронова допытываются...

— Ну да? — легкомысленно хмыкнул Сдобнов.

— Про Миронова! — со злостью повторила она.

Вышла из спальни, зачем-то накинувшись теплой шалью и держа руки на груди, под шалью. Стала спиной к распахнутому окну, даже присела на подоконник...

— О чем же?

— Не писал ли он что в станицу, и какие разговоры о нем здесь, и как ты о нем...

— А они до этого не знали? — он усмехнулся, лениво проходя бритвой по чистому месту. Осколок зеркальца перед ним был мал, Илларион не мог хотя бы в проекции увидеть позади ее напряженную и собранную, как перед прыжком, фигуру, ее странный, провальный взгляд.

Сминала от волнения слова:

— Письмо его чуть не дословно повторила там... Ну, о новой мобилизации Деникина. «Бедные мои станичники, они опять потянутся на борьбу за казачество, и опять польется дорогая человеческая кровь. Опять слезы, сироты, вдовы... Как бы я хотел быть снова на Дону, кричать полной грудью и удержать казаков от нового безумия...» Я и то наизусть запомнила! Но им почему-то не понравилось, негодяям!

«Оно и не могло каждому понравиться, — мельком подумал Сдобнов. — Слишком уж острые вопросы всегда он задает!»

В последнем письме к Сдобнову Миронов возмущался разделением Донской области и подчинением Хоперского и Усть-Медведицкого округов Царицынской губернии... Это было нелегко читать и самому Иллариону:

«С неослабеваемым вниманием я слежу за печатью, как больной, исстрадавшийся за долгую зиму, следит за появлением вестника весны — ласточки, скворца. И вдруг как-то читаю декрет об организации переселения в Донскую область. Раньше этого прочитал, что Усть-Медведицкий округ присоединен к Царицынской губернии.

И сжалось сердце болью. Не от того, что будут переселять на Дон, не от того, что Дон расчленится как административная историческая область... Нет... земли хватит. Всем жить под тем же солнцем! Но сколько пищи для провокации... какая богатая... Какая богатая почва для посева контрреволюционных семян. И бедные мои станичники опять потянутся на борьбу...»

Илларион, сдерживая в себе волнение, добривал свой породистый, раздвоенный подбородок, а она подняла голос выше:

— Сто раз говорила, смотрите зорче, с какой дрянью вы связались, каков будет окончательный расчет! Ведь они вас в мешок увязывают! И кто вокруг? Нечисть, дрянь человеческая, инстинкты толпы!

Лицо Сдобнова расстроилось, стало вдруг дряблым и безвольным от этой растерянности и неопределенности.

— Что с тобой. Таня? Ты же сама не слышишь, какую чепуху несешь...

Он хотел обернуться, чтобы увидеть ее глаза.

— Я не Таня. Я — Вера! — вдруг со злобой вскричала она. — Вера! Вера!

И, крича и беснуясь, она выпростала из-под шали дуло нагана и выстрелила почти в упор в его белую спину, чуть ниже левой лопатки. И тотчас на чистейшей белизне рубахи вдруг зацвела пунцовая капля, словно маленькая гвоздика в пять отчаян ко живых лепестков, стала расплываться... Илларион почти без стона ткнулся локтями в край стола и с едва различимым мычаньем начал сползать с табурета, вытягиваться на полу.

За распахнутым окном разверзлась глубокая тьма, которая могла скрыть следы. Но Татьяне показалось, что кто-то стоит там, в невидимой засаде... Потом почудилось движение в коридоре. Тогда она, почти не думая, примерилась, чтобы не задеть кости, и выстрелила еще раз — себе в руку, выше локтя. Боль была страшная, но, превозмогая все, она зашвырнула наган далеко в кусты (откуда, по ее версии, кто-то стрелял по ним) и уже после стала истошно кричать, звать на помощь...

ДОКУМЕНТЫ

По телеграфу

Реввоенсовету Южного фронта

Срочная

3 июня 1919 г.

Ревком Котельниковского района Донской области приказом 27 упраздняет название «станица», устанавливая наименование «волость», сообразно с чем делит Котельниковский район на волости.

В разных районах области запрещается местной властью носить лампасы и упраздняется слово «казак». В 9 армии т. Рогачевым реквизируется огульно у трудового казачества конская упряжь с телегами.

Во многих местах области запрещаются местные ярмарки крестьянским обиходом. В станицы назначают комиссарами австрийских военнопленных.