Красные фонари

Я, как и все студенты, которые поступили в Школу-студию МХАТ, конечно, мечтал сразу попасть в кино. Когда приходили помощники режиссеров, другие люди из киностудии набирать актеров, мы все делали вид, что это никого не интересует, но хотели показаться с лучшей стороны, чтобы на нас обратили внимание. Неожиданно меня пригласила какая-то женщина зайти в группу кинофильма «Убийство на улице Данте», где на одну из главных ролей был утвержден Миша Козаков. Впоследствии эта картина сыграла решающую роль в его судьбе. Он, такой красивый, стал сразу любимцем народа, буквально звездой, на следующий же день после выхода картины. Вообще кинофильмы на иностранную тему тогда вызывали повышенный интерес. Снимал нашу картину не кто иной, как Михаил Ромм. А меня взяли на небольшую, почти бессловесную роль одного из трех убийц. Но я был счастлив! И вот наступил первый съемочный день. Он был бессловесный, нас просто били по щекам. На другой день настала очередь мне говорить фразу, которую я помню до сих пор: «Марсель Руже, сотрудник газеты «Свободный Сибур», простите за вторжение, мадам». Одновременно я должен был доставать из бокового кармана записную книжку и карандаш, притворяясь каким-то журналистом. Но сделать это одновременно я не мог. Говорил я каким-то дискантом, совершенно женским голосом и был очень зажат, хотя дома, когда все время смотрел на себя в зеркало, делая какие-то французские гримасы, мне казалось, что я почти Жерар Филип. А на съемке, особенно когда видел перед собой Максима Штрауха, Елену Козыреву, Ростислава Плятта — настоящих артистов, у меня ничего не получалось. Мне казалось, что все смотрят только на меня. Те, кто снимался в кино, занимался фотографией, знают, что есть такой прибор, который подносят к лицу и измеряют освещенность. Мне казалось, что оператор подносит ко мне прибор очень часто, что меня особенно проверяют, потому что ошиблись во мне. Я думал: «Господи, сейчас они меня разоблачат, что я совершенно не годен к этому делу». Сколько дублей на меня ни тратили, я просто не мог одновременно говорить и доставать блокнот, не мог — и все. Но потом какой-то дубль отобрали, я чувствовал себя скверно, подошел к Михаилу Ильичу сказать, что, мол, извините, не получилось, и услышал в ответ: «Ничего страшного, не волнуйтесь, вы будете такой застенчивый убийца». Но тягостное чувство скованности долго не забывалось и преследовало меня на протяжении многих лет, едва я выходил на съемочную площадку.

В 1956 году я снялся в фильме «Поэт» у Бориса Васильевича Барнета, замечательного кинорежиссера и актера (в картине «Подвиг разведчика» он сыграл роль похищенного немецкого генерала). Тогда я был студентом третьего курса Школы-студии МХАТ, и как-то шел но коридору «Мосфильма», искал работу на лето. И вдруг меня останавливает мощный седой человек, похожий на Шаляпина, и спрашивает: «Хотите сниматься в кино?» Я отвечаю: «Боже, конечно!» Барнет (это был он) говорит: «Вы сыграете в моей картине роль французского солдата, — он плохо выговаривал «р». — Роль хоть и эпизодическая, но очень важная. Солдат ведет на расстрел человека и отпускает его…»

На съемки я поехал в Одессу. Поселили меня в гостинице «Красная», сначала в отдельный номер. В это же время в Одессу приехал на гастроли польский «Голубой джаз» и нашу съемочную группу решено было «уплотнить» (хоть и поляки, но все же иностранцы приехали!) Нас разместили по два-три-четыре человека в номере. Но нет худа без добра. Меня подселили к самому Петру Мартыновичу Алейникову! Представляете, кто такой был Алейников! Это обаяние, это лицо всей страны. Не было человека, который бы его не знал, который бы им не восхищался. Люди по многу раз ходили смотреть одну и ту же картину из-за Алейникова.

Петр Мартынович находился, как бы это сказать, не в самой лучшей форме. Он выпивал. Несколько раз в день посылал меня вниз за водкой. Несмотря на это, с ним было очень интересно разговаривать. А говорил он только о кино и театре, о своих ролях. Алейников проигрывал разные роли, произносил монологи, читал отрывки из пьес, из фильмов, из книг. Кто-то из его недругов утверждал, что он знает только одно стихотворение: «Ленин и печник» Твардовского. Это все неправда. Он прекрасно знал классическую поэзию. Он великолепно читал Пушкина. А как он играл! Он показывал то нищего, то богача, изображал юношу, идущего на свидание…. Кого он только не показывал! И он никогда не кривлялся, играл очень глубоко и искренне, был очень органичен. Оторвать от него глаз было невозможно. Еще он говорил со слезами на глазах, что в своё время его приглашали сниматься в Голливуд, но «товарищ» Сталин его не выпустил…