Красные фонари

В Амстердаме, словно бред,
Я хотел все трое суток
На восьмом десятке лет
Посмотреть на проституток.

Наше знамя Революции

Стало цветом проституции.

Словно алая заря

Осветила все витрины,
Как седьмого ноября,
Вижу красные картины.

Я совсем еще не стар

По сравнению с Европой,
На витринах весь товар,
С голой грудью, с голой жопой.

За витринами вдоль стен

Кто-то книжечку читает,
Кто под лампой загорает,
Здесь без ревности, измен,
Будто женский манекен
Без кривляний и гримас
В гости приглашает вас.

Ей не важно, что вы «рашн»,

Заплатите — она ваша.
Между вами только рама,
Как прекрасна эта дама.

Здесь, за этой за витриной

Она кажется невинной.

Я иду, не глядя, прямо.

Меня просят: «Посмотри»,
Ну а я, как после срама, —
Писька съежилась внутри.

— Здесь не бабы, здесь «станки»,

Здесь завод, цеха, конвейер…
А мы все-таки «совки»,
Даже если мы евреи, —

Я плетусь не чуя ног

И шепчу свой монолог.

— Бляди, вы разделись зря,

Вы мне все до «фонаря»,
Синим пламенем гори
Мне все ваши фонари.

Я б, как Жанночку д'Арк,

Сжег бы этот зоопарк.
Даже трахнуться глазами
Не хочу я в Амстердаме.

Я иду с женой-актрисой,

Слышу звонкий ее голос.
На головке моей лысой
Встал… единственный мой волос.

2006

Муха

Муха бьется о стекло,
Рядышком окно открыто,
Или муху припекло,
Или после менингита.

Ловко делает она

Агрессивные движенья,
Ей свобода не нужна, —
Мухе надобно сраженье.

Муха — лекарь, муха — врач,

Муха делает лекарства,
Муха ябеда, трепач,
Муха «лечит» государство.

Муха борется со злом,

Все печется о народе,
Погибая за стеклом
На жирнющем бутерброде.

Родилась она давно,

Еще в том двадцатом веке,
Но любимое говно
Ищет в каждом человеке.

Михаил Козаков о Гафте

ГАФТ не рифмуется ни с чем Актер об актере: дружеское объяснение в любви

Я припоминаю Школу-студию МХАТ в 1953 году. Вступительные экзамены абитуриентов. Я уж закончил первый курс. Мы, перешедшие на второй, болеем за вновь поступающих. Перед комиссией появляется длинный худой брюнет. Он заметно смущен и не уверен в себе. У него странная фамилия, такая же странная, как он сам, редчайшая, как он сам, каким станет. Читает. Принят. Я болел за этого парня и, кажется, первым сообщаю ему по секрету, что его возьмут. Взяли.

И вот Гафту, как и мне, за 70 лет…

…Грустно. Правда, как посмотреть. Мы с ним актеры-долгожители. Аксакалы. За 50 лет труда Валентин Иосифович настругал столько, что мало не покажется, — известно всей стране. Скажу сразу: я люблю Гафта, как мало кого в моем талантливом поколении. Я его люблю, а не просто ценю или уважаю. За что? И хотя любовь, как известно, необъяснимое чувство, все же попробую что-то объяснить, прояснить хотя бы для себя самого.

Скептик-иронист скажет: да что тут понимать? Они похожи и по типу, и по крови, и по отвратительным характерам. Любя Гафта и объясняясь в любви к нему, Козаков объясняется, в сущности, в любви к себе самому. Что ж, так и есть. Мы ведь любим своих отцов, своих детей, своих братьев. Что ж в этом плохого? Это естественно. Хуже, когда наоборот. Актерское братство — звучит красиво. А на деле? Не случайно день, когда братство собирается в начале сезона, именуют «иудиным днем». Такова уж наша профессия, во многом замешенная на конкурентности и тщеславии, на зависти и тщательно скрываемой фальши в отношениях между собой.