Красные и белые

— Кого вы разумеете под настоящими людьми? Коммунистов? — спросил Игнатий Парфенович.

— Хороший коммунист тот, кто готов умереть за свои идеалы, хороший монархист — это мертвый монархист, — ответил Саблин.

— И больше никаких оттенков?

— Если для дела пролетариата нужен негодяй, он уже хороший человек.

— В борьбе за народное счастье негодяи не могут быть помощниками. Они вызовут ненависть людей.

— Пусть ненавидят, лишь бы боялись.

— Вы знаете, чьи слова повторяете? Ведь это Калигула сказал.

— Мудрые слова, возьму их на вооружение.

Игнатий Парфенович подумал: «Саблин не только паскудник, он провокатор из принципа. Он умеет казаться, а не быть. Это и просто, и очень трудно — казаться не тем, кто ты есть. Ты не большевик — кажись им, ты не патриот — кажись им! Липовым патриотам всегда уютно среди таких идейных фанатиков, как Азин, как Пылаев. Саблины и клевещут искренне, и обманывают правдиво, с непостижимой ловкостью выдавая себя за бдительных, разящих, громящих. У таких, как Саблин, запросто станешь контрреволюционером. Эти труженики лжи неправдой оправдают любую несправедливость. Они только тем и заняты, что разжигают низменные страсти. Но откуда у Саблиных всегда возвышенный вид, словно они несут людям какие-то неслыханные откровения?»

— Здесь очень жарко, паш-ли на палубу, — встал Саблин.

Они выбрались из каюты. Караван судов приближался к камскому устью, река все расширялась, уже виднелся высокий меловой берег Волги. Вода приглушенно мерцала, разламываясь на гибкие пласты под пароходными колесами.

Облокотившись на перила, Ева любовалась Камой, ветерок раздувал полотняное платье, обнажая стройные ноги.

Саблин, ценивший в женщинах, как в лошадях, только стать, поступь, темперамент, покачиваясь, направился к Еве.

— Ух ты! Люблю! Особенно красотку нагую. Нагая красотка вооружена до зубов. — Саблин кинул потную ладонь на плечо Евы.

Девушка откачнулась и влепила ему оплеуху.

— Ах ты сучка!

Игнатий Парфенович и Дериглазов схватили за руки Саблина, на шум из каюты вышел Азин.

— Что тут происходит? — спросил он недобрым голосом, узнавая Саблина.

— Почему на пароходе бабье? Кто позволил военный корабль превратить в бордель? — перешел в наступление Саблин.

— Ты полегче на поворотах…

— Снять с парохода всех бабенок!

— Какое ты имеешь право приказывать мне?

— Я следователь особого отдела. Набрал в любовницы всяких потаскушек…

Азин надвинулся на Саблина, тот стал отступать, прижимаясь боком к поручням. Так продвигались они на корму. Азин — побелевший от оскорбленной гордости, Саблин — перепугавшийся собственной храбрости, — пока не дошли до трапа. Потеряв опору, Саблин чуть было не сорвался в воду.

Подбежала Ева, взяла под локоть Азина, успокаивающе поглаживая дрожащие его пальцы. Азин остановился на носу парохода, пересекавшего полосу слияния двух рек: светлые волжские струи сходились с желтыми камскими. Светло-рыжая полоса с пенными бурунчиками была словно отчетливая черта, за которой Азина и Еву ждала новая, еще более опасная жизнь.

17

В начале сентября Колчак бросил уральскую, уфимскую, волжскую, «партизанскую» армии, а также конный казачий корпус против армии Тухачевского. Пятую армию атаковали жаждавшие победы и мести враги, по тылам ее носилась казачья конница, громя штабы, захватывая обозы.

Красные упорно цеплялись за каждый полустанок, за каждую деревню, отбивали ожесточенные атаки противника, сами нападали на колчаковцев. Фронт с утра до вечера гудел сплошным гулом орудий, всполошенными криками, месил грязные осенние тропы.

На красных частях сказалось великое утомление от предшествовавших непрерывных сражений: уже полгода не знали они ни передышки, ни отдыха. Огромные потери ослабили все полки, и Тухачевский отдал приказ отступать за Тобол.

ЧЕРЧИЛЛЬ — КОЛЧАКУ

«Успех, который увенчал усилия армий вашего превосходительства, радует меня выше всяких слов…

Я глубоко сознаю, что это было достигнуто в столь тяжелых условиях только благодаря вашему непоколебимому мужеству и твердости…»

— От имени моего короля я поздравляю вас, сэр. — Генерал Нокс улыбался своей равнодушной, надменной улыбкой.

Колчак благодарно наклонил голову: из всех поздравлений телеграмма английского военного и морского министра была самой желанной.

Они сидели у камина из черного мрамора, вспыхивало в бокалах вино, в пепельницах дымились сигары. Было тепло и покойно. Барабанивший в окна дождь, волнистые разливы на стеклах усиливали уют, и покой, и сытое сочувствие солдатам, штурмующим в эту непогоду позиции красных.

— Хорошо, сокрушив врага, выпить бокал вина, — сказал Колчак.

— Мало одержать победу, надо удержать ее, сэр. Древние были хитрее нас, они лишили богиню Нике крыльев, и победа не улетала от них, — ответил Нокс.

Небрежная болтовня доставляла удовольствие обоим.