Красные и белые. На краю океана

— Шовинизм родился во Франции, и слово это французское,— заметил Тухачевский.

— Это вы откуда взяли?.. Впрочем, черт с ним, со словом, важен его смысл. Он привел царя к этой постыдной войне и кровавым страстям. А страсти в политике так же опасны, как и стихийные бедствия. Вот почему я говорю — Россия погибла.

— Не разделяю ваших опасений. Русские люди медлительны, нам нужна долгая раскачка, но никто не победит нашей выносливости, терпения, неистощимого резерва наших сил и нашей любви к отечеству. Возможно, из этой войны Россия выйдет иной, но только не побежденной,— сказал Тухачевский.

— Вы намекаете на революцию?

— Предположим, да.

— Чепуха! Тщеславие совершает революцию, тщеславие соседствует с монархизмом. Вспомните же Наполеона. Не верю я в полное бесстрашие,— верю в преодоление страха. Или я поседею от страха, или страх обратится в дым,— рассмеялся капитан.— Я военная косточка, а вот пришел к мысли, что война гнусная бойня. Мы, если у нас еще осталась капля совести, должны выступать против бойни. А для этого надо бежать...

— Я готов повторить побег.

— А если опять неудача?

— У нас больше шансов бежать, чем у тюремщиков охранять нас. Мы думаем о своей свободе ежечасно, тюремщики о нашей охране — только в служебные часы.

Капитану нравилось в Тухачевском чувство собственного достоинства и дерзкая прямота, с ним можно было идти на риск. Они стали готовиться к побегу с упрямством и одержимостью узников.

Счастье улыбнулось им, они бежали и добрались до реки Эмс. На мосту через Эмс патруль схватил Тухачевского. Капитан скрылся. Тухачевского перевели в Ингольштадт, заключили в штрафной каземат, в котором уже сидел какой-то французский капитан. Это был долговязый, почти двухметрового роста, молодой человек с крупным носом, одетый в немецкий

мундир весьма малого размера — брюки едва прикрывали ему колени, рукава обрывались у самых локтей.

— С кем имею честь, месье? — спросил француз.

Тухачевский представился.

Капитан французской армии Шарль де Голль, — в свою очередь отрекомендовался сосед.

Тухачевский дурно знал французский язык, но это не помешало его дружбе с Шарлем де Голлем: в тюрьме сходятся быстро.

Капитан Шарль де Голль, как и подпоручик Тухачевский, несколько раз убегал из плена, в последний раз он бежал, переодевшись в мундир немецкого солдата.

В этом дурацком одеянии у меня опознали мгновенно,— говорил де Голль, повертываясь то боком, то спиной.— Задержали в двух шагах от крепости. Но мысль о новом побеге не дает мне покоя, я должен сражаться за честь Франции, а не сидеть в плену у тевтонов.

Мысль о побеге сжигала и Тухачевского, но из Девятого форта средневековой крепости было непросто бежать. Молодые люди изнывали от безделья, не помогали ни картежная игра, ни песни; тогда де Голль начинал пересказывать произведения древних и французских^ писателей или вспоминать школьные свои годы.

Тухачевский узнал, что де Голль из старинного дворянского рода, что его предки семьсот лет помогали королям создавать великую Францию.

— До революции девяносто третьего года мои де Голли были рыцарями шпаги, после революции стали приверженцами мантии и сутаны. Моя мать, ревностная католичка, отдала меня в иезуитский коллеж, а там учили уважению к власти и беспрекословному послушанию. Игнатий Лойола — основатель ордена иезуитов требовал, чтобы человек был как труп в руках начальства, я же зачитывался Монтескьё. А тот утверждал; «Абсолютное повиновение предполагает невежество того, кто подчиняется, оно предполагает невежество и того, кто повелевает». Разве не правда, месье? — весело спрашивал де Голль, поводя носом из стороны в сторону.

— Так, только так,—тоже весело соглашался Тухачевский.

— Отцы иезуиты прививали нам какую-то мелкую, тупую

злобу к вождям великой революции. Ученикам говорили- Марат похож на жабу, Дантон уродлив до ужаса, а Робеспьер гильотинировал всех, кто думал немножко иначе,—но ползучая ненависть вызывает повышенный интерес к тем, кого ненавидят И стал обожать и Марата и Робеспьера.

Как-то де Голль посоветовал Тухачевскому подучиться *ван-цузскому языку. 4 ^

— В тюрьме? Невозможно! —сказал Тухачевский.

— Тюрьма —идеальное место для образования, — Де Голль со смехом ударил кулаком в железную дверь.

Глазок в двери открылся, и надзиратель предупредил, что за нарушение тюремного режима посадит в карцер.

— Такой тип не задумываясь накинет на вас петлю и орден за свой подвиг потребует. Тюрьма губит принципы и уничтожает интеллекты,— грустно заметил Тухачевский.

— А все же, а все же подучитесь языку французов,—пропел де Голль и обломком мыла начертал на оконном стекле красивые зеленые слова. — Эмпрессион! Эгалите! Как хорошо пишется самое драгоценное для нас слово — либерте — свобода! Что за звучность, что за красота, какая в нем мощная сила! Свобода равноценна одной правде. — Де Голль написал и эту фразу и с удовольствием повторил ее.

— Стендаль говорил, что он долго искал правду, но ее нет ни у самых великих, ни у самых могущественных...