Красные камни

— Ты забыл, что Сергей Степанович говорил, про власть партийной бюрократии? И что ей служат, нередко сами не понимая своего уклона, самые заслуженные, что были такими когда-то. И если мы хотим, чтобы по ленинским нормам было — то надо курс прокладывать, вопреки тому, куда зовут. И кому служит Партийная Безопасность — ясно, партийной верхушке!

— Ребята, ну так они же и в самом деле порядок наводят. Было, в прошлом году…

— Дурак, они какую-то мелочь могут поправить, чтоб такие как ты, им верили. Исправляя частности, не трогая главного — и в конечном счете, укрепляют свою власть. А ты и рот разинул!

— Так я же думал, как лучше!

— Думать ты можешь что угодно — а делать, лишь что дозволено. Без дисциплины нет организации. Вот так же в войну наши подпольщики в гестапо попадали, из-за таких болтунов.

— Да что с ним спорить — предатель!

— Миха, ну ты чего? Я ж сам рассказал, не стал скрывать!

— Склонял к предательству — думал, по-дружески, промолчу? А вот выкуси! Ты, Степа, мне всегде казался с гнильцой. И трус к тому же — тебя поймали, пригрозили, ты и поплыл, всех сдал!

— Ребята, да вы что? Ааа!

— Павло, помогай! Руки ему вяжи! Вот так. И кляп в рот. Ну, что делать будем?

— Так ясно, что. Что с предателями положено?

— Спички доставай. Разыграем что ли, кому…

— Я пас.

— А тебе особенно — если Степа твоим другом был. И с тобой откровенничал — а ты молчал до поры!

— А в морду?

— Ребята, а может не надо? Нет, не простить — а пусть искупит! Дадим ему парабеллум, и пусть он завтра эту, с киностудии, сам убьет.

— Ты дурак? А если его схватят, и на допросе он всех нас выдаст?

— Так чтобы он сразу после застрелился.

— А если смелости не хватит? Вы предателю поверите?

— Все равно погано.

— А ты забыл, чему Сергей Степанович учил? Что коммунизм чистыми руками — не построишь! И придется по крови, по трупам идти — тех, кто не наш. Как революционеры, от дома и семей отрекались.

— Ребята, ну не надо! Милиция будет расследовать, и что тогда?

— Павло, а ты прав. Ну так легче можно. Гринь, тащи самогон. Теперь этого подержите, кляп долой, ну пей давай. Пей, сволочь! Павло, нос ему зажми. Еще бутылку!

— Отрубился. Целый литр, без закуси.

— Слушай, не будь куркулем! Твоя тетка самогону еще наварит. Теперь берем его, аккуратно, как пьяного до дому — да руки ему развяжите! И до Кривой дороги, а там пруд, и ночью с мостков навернуться легче легкого, даже трезвому. А чего его туда понесло — никто не знает. А мы не видели — верно, ребята?

— Только все вместе. Чтоб в сторону — никому. Если не задумывает предать.

— Надо еще с Любкой разобраться. Кать, ты завтра ее пригласи. А мы суд устроим.

— Гринь, ну ты и нам по стакану налей, для храбрости.

Анна Лазарева. Львов, 31 августа 1953.

Лючия думает, что я не знаю сомнений, страха и ошибок. А мне иногда страшно бывает, до ужаса. Причем на войне этого не было — сначала молодая была, глупая, верила, что со мной ничего не случится. Затем злая была — решив, сотню фрицев на тот свет отправлю, а дальше без разницы. И даже когда меня из немецкого тыла вывезли, и разговор был о трибунале, за минский провал, я спокойна была, ведь детей тогда спасала — ну а чему дальше быть, тому не миновать, это как шальная пуля-дура.

Первый раз мне было страшно в Киеве, когда я Кука узнала, среди присутствующих на совещании у Кириченко, Первого Секретаря — и думала, все тут бандеровцы. И что сейчас меня убьют, и я не увижу ни жизнь после Победы, ни своего Адмирала, ни своих еще не рожденных детей — а главное, так и не узнаю, удалось ли историю повернуть? И если бы не Юрка Смоленцев с ребятами, бежала бы я тогда из Киева, тем более что инструкции Пономаренко это дозволяли, и самолет меня в Борисполе ждал. Но стали мы вместе — и я поняла, что справимся.

А второй раз, сейчас. Хотя не бой, и никто в меня стрелять не будет. Но жутко было, а вдруг не справлюсь, не вытяну? Я ведь недоучка, что-то где-то слышала, тренировалась немного. А тут нужен, ну просто высший пилотаж, мастерство. Поскольку идея моя, вот вспомнила, что мой Адмирал рассказывал про мир будущего, что была там такая телепередача, "телешоу" с Владимиром Соловьевым, где политиков перед публикой выставляли — и слова (Михаил Петрович не помнит уже, чьи), что "если бы Соловьев выступал в СССР, то Союз бы не развалился, поскольку страна должна знать своих не только героев, но и антигероев". И я даже видела некоторые из этих "телешоу", на компах товарищей с "Воронежа" случайно оказавшиеся. Так Соловьев, это профессиональный ведущий, артист, режиссер, мастер. А я — сумею как он? Это ведь не просто спор, там тактические приемы есть, очень интересные. Хотя какое-то подобие у меня было, на московском процессе над Куком и компанией — но все же, до Соловьева мне далеко.