Красные камни

Но тогда выходит, что я, то есть пани Анна, никак не могу ощущать себя грешницей? Если я всего лишь в любопытстве хотела узнать, как устроен мир. Поскольку Господь дал мне ум больше, чем у прочих домашних куриц. Мне восемнадцать (меньше не годится, вряд ли столь юная особа будет проявлять интерес к столь сложным проблемам, а по сюжету я в переписке с Чародеем не первый год состою, ну а больше тоже не может быть, тогда бы у меня уже был муж и дети). Я не высокородная пани, раз в городе живу, не в отцовском имении, но и не из низшего сословия – дочь богатого купца или цехового старосты. И отец явно любил меня и баловал, давая больше свободы, чем было принято в то время. Хотя возможно, что он о сыне мечтал, а родилась я, вот он и воспитывал меня как мужчину, с большей долей свободы и ответственности?

А вот люблю ли я Чародея? Мне восемнадцать, ему сорок четыре – но в то время и было принято так, мужчина должен быть хозяином, опорой, а не безусым юнцом. И если я, истинная католичка, испытываю к нему искреннюю симпатию и интерес, то это очень тонкая грань от… Тем более что вера отвергает в любви страсть и наслаждение – хотя искренне не понимаю, что тут греховного, если с собственным мужем? По крайней мере, я вижу в Чародее свою единственную возможность вырваться из предначертанного пути быть выданной замуж за соседа-трактирщика и всю оставшуюся жизнь провести на кухне. И если он меня позовет – я пойду за ним куда угодно.

Ну вот, я написала письмо. Запечатываю сургуч своим перстнем и хочу отдать почтарю (служанкам лучше не доверять). Встаю, прячу письмо, накидываю плащ… Ну что, снято – следующий дубль?

А когда закончилось и мы уже укладывали имущество, ко мне снова подошла Ганнуся. И робко спросила, узнавала ли я что-то про ее Игорька.

Ганна Полищук

Ой, люди добрые, да что же это такое? Ведь советская власть – она наша, самая добрая и справедливая. Ну только против врагов сурова – так с врагами и фашистами разве можно иначе? Игоречек мне всегда так говорил. Он у меня герой, честный, умный, храбрый – настоящий комсомолец. Как он на собрании выступал, какие правильные слова говорил! А как мы на Первое мая на демонстрации шли вместе – хотя положено каждому со своим предприятием, но нам разрешили. И он, в парадном мундире и с наградами, весь такой орел, и я рядом с ним, в лучшем, что у меня есть.

А после его арестовали. И у кого бы ни спрашивала – никто не знает, за что. Даже когда меня на допрос вызывали, свидетельницей – а я и не знаю ничего такого. Спрашивают, с кем Игорешенька встречался – да ни с кем, только по службе, и со мной, и еще на свои партзанятия в университет ходил, коммунизму обучался.

И на работе сразу ко мне с подозрением – а я-то в чем виноватая? Однако же премии лишили. Я потому в кино сниматься и пошла – деньги были нужны. Я ведь даже не студентка, а за секретаршу на кафедре в университете, на неполной ставке – умела бы на машинке быстро стучать, а не двумя пальцами, – другое дело, а так лишь «исполняю обязанности», в зарплату едва пятьсот получаю, и лишняя сотня-полторы очень пригодится. Ну, а если еще и себя на экране после увидеть, хоть мельком…

Отчего я к товарищу Смоленцевой решила обратиться? Так она хоть и героиня, и актриса известная – но вижу, ведет себя по-простому, без высокомерия, не то что наш партийный секретарь. Зато она к самому товарищу Федорову вхожа, главнее которого у нас нет – и может спросить про Игорька.

Она и спросила. И когда мы с ней второй раз говорили, ответила, что товарищ Федоров дело на контроле держит. И не будет к твоему Игорю никакого беззакония – но если все же он виновен в чем-то, то не взыщи. Да не может он быть ни в чем виновен, уж я-то знаю! Вот покреститься могу, если б верующей была, а не комсомолкой. Хотя у себя в деревне ходила несколько раз, тайком – знаю, что Бога нет, ну а вдруг все-таки, ведь не зря же люди столько лет верили? И если попросить о чем-то хорошем, и по справедливости, то Он тебе поможет.

Еще она удивлялась, что я одета так бедно: «Ладно, денег мало, так и из дешевого ситца или сатина можно сшить, что тебе гораздо больше пойдет». А я отвечаю, что вам в Москве хорошо, а у нас тут комсомольцы ходят, смотрят, чтоб не было буржуазных излишеств – у парня, если, например, галстук цветной, то тут же ножницами обрезают. Фрося Зимина (мы с ней в одной комнате в общежитии живем) этим летом себе платье сделала как в кино, с юбкой-клеш – так к ней в воскресенье в парке среди дня подошли, пристыдили: «На это ткани надо вдвое против обычного», – и подол над головой в узел завязали – ей пришлось, чтоб распутаться, у всех на виду платье через голову снимать, стыд-то какой! И Соне Пинчук так же сделали, она со своим парнем была, так он стоял и слова сказать не мог – иначе бы его не только побили, но и назавтра из комсомола вон, за потворство моральному разложению. Но зато у нас никакого хулиганства на улицах нет – раз эти ходят и смотрят. А в Москве с этим как – читала я про «черную кошку», как воры и бандиты ночами людей убивают и грабят, жуть!