Красные камзолы

— Может, и не обратит. А если обратит — ты воды в рот набери и помалкивай. Княжич Черкасский будет в карты играть — а ты молчи. А как узнаешь, что княжна Черкасская семь лет замужем, а детей ей Господь не даровал, — тоже молчи. Если она с другим кем танцевать пойдет — молчи. И вообще молчи обо всем, что вдруг увидишь с ними да вокруг них. Тогда, глядишь, и цел останешься.

— Так какое мне дело до чужой личной жизни? Конечно, молчать буду! Я ж не баба, чтобы сплетничать!

Фомин с Ефимом переглянулись. И Александр Степанович тихо проговорил:

— Вот так и считай. Но на всякий случай имей в виду. Что у княжны Черкасской с ее танцами, у княжича Черкасского и его карточных игр не столько личная жизнь, сколько государственная.

Вот теперь совсем ясно стало. Конечно, буду молчать. Я себе не враг.

* * *

А музыка на балах у них полный отстой. Вроде же Бах в это время свои шедевры писал? Так вот то, что играли местные лабухи, — ни разу не Бах. Есть разница между тем, что мне исполняли сто двадцать профессионалов симфонического оркестра Мариинского театра на инструментах премиум-класса, и тем, что исполняют здешние шестеро лабухов на своих скрипках, небрежно сляпанных в ближайшем сарае. Брр! А местным ничего, нравится. Вон, танцуют. И даже что-то сложное, вычурное, с кучей разных движений и перестроений.

Хмурый мордоворот из генеральской охраны расставил нас по парам на первом этаже главного особняка. И это хорошо, потому как мы были в теньке, прохладе и могли дышать свежим воздухом. А внутри особняка было душно, накурено и громко. Приглашенное дворянство по-русски старалось вообще не говорить. Звучала французская, польская и — изредка — немецкая речь. Обсуждали всякую ерунду, но с каким пафосом! Славословили генералов Загрязского и Вильбоа, Долгорукова и фон Вертена. А одного генерала звали — я не удержался и хихикнул — Федор Хомяков. Генерал Федор Хомяков!

— О, вот ты где, милый мальчик!

Упс! Зря я перестал быть истуканом и подал признак жизни. Из темноты веранды ко мне выплыла в своем невозможном голубом платье княжна Мария Абрамовна Черкасская.

— Я тебя по голосу узнала.

Делаю каменное лицо.

— Виноват! Не удержался.

Она понимающе кивает. Ее глаза пьяненько блестят в лунном свете.

— Ну да. Ваш брат-солдат всегда к Федору Тимофеевичу с почтением относился. Как-никак под Полтавой у императора Петра Алексеевича был простой солдат-пехотинец, в линии стоял. А вон, вышел в генералы. — Мария Абрамовна лукаво улыбнулась. — И ты так можешь. Хочешь, замолвлю словечко?

Усердно делаю то, что от меня требовал Фомин. Молчу, как воды в рот набрал, только что щеки не надуваю. Княжна, судя по голосу, в хлам. Завтра вряд ли чего вспомнит.

— Ну, чего молчишь?

Из особняка на веранду нетвердой походкой вышел старый офицер. Сфокусировал на мне свой тяжелый взгляд и проревел:

— Солдат! Представься, когда с тобой говорит… ик… милейшая Мария Абрамовна!

Вытягиваюсь в струнку, бью прикладом мушкета о доски пола и щелкаю каблуками.

— Солдат Георгий Серов, десятая рота Кексгольмского пехотного полка! — И рожу, рожу тупее! А то что-то по спине холодный пот катится. Как там у поэта? Да ну их на фиг пуще всех печалей и барский гнев, и барскую любовь!

Мария Абрамовная оборачивается, легко скользит к офицеру, повисает на его руке и мило щебечет:

— Вот, Федор Тимофеевич, об этих солдатиках сегодня столько разговоров было. Это они там у брода так здорово палили. Бах-бах! И все свеи лежат!

Старик, названный Федором Тимофеевичем, таким же суровым голосом с капральскими интонациями гаркнул:

— Солдат! Оружие к осмотру!

Рефлекторно вскидываю ружье и бросаю его на сгиб локтя.

Генерал приблизился, взял мушкет, уверенными твердыми движениями открыл крышку замка, посмотрел, закрыл обратно. Вдруг вскинул мушкет к плечу, быстро прицелился куда-то в сторону озера и спустил курок. Вспышка… Выстрел!

Княжна Черкасская притворно взвизгнула и присела. По-любому притворно, уж я-то помню, какая у нее отменная выдержка. Изображавший истукана у соседнего столба Степан вскидывает мушкет наизготовку. Где-то на втором этаже тяжело затопали сапогами мордовороты генеральской охраны.

Федор Тимофеевич брезгливо вертит мушкет в руках.

— Цесарский! Мои лучше. Хочешь, солдат, с моих тульских стрелять, а? По опыту тебе скажу — с туляка свея бить лучше! — и возвращает мне ружье.

Мария Абрамовна увлекает генерала в особняк. Тот идет нехотя и ворчит:

— Вот что за страна, а? Мои лучше! А они цесарские закупают! Вот чем его светлость…

— Тсс! — Мария Абрамовна со смехом закрывает ему рот пальчиком. — Не горячитесь, милый Федор Тимофеевич!

Один из генеральских мордоворотов пристально смотрит на меня. А я что? Не обращаю на него внимания, спокойно достаю из лядунки патрон и деловито заряжаю, отбивая ногой двенадцать счетов. А Степан как бы невзначай делает четверть шага назад, оказываясь сбоку от мордоворота. Как раз на расстоянии выпада штыком.