Красные кеды

Я прошу тебя, прости, Ева. Прости за всё, что я сделал тебе вчера, делаю сейчас и сделаю в будущем. По сей день, смотря на тебя моя голова невольно вжимается в плечи, пытаясь хоть на мгновение представить то тепло твоих объятий, а руки мои трясутся в невыносимой боли, что они не могут снова запутаться в родных, чёрных как смоль волосах. Я точно знаю, ты сейчас читаешь это. Именно ты, по ту сторону этой бумажки, запачканной моими мыслями. Это моя записка тебе и миру, и пишу я её, пока тараканы в моей голове, что ещё помнят милое мне лицо, окончательно не разбежались и я не стал обычным слюнтяем. Хлюпиком, которым был до встречи с тобой. Пока я помню те мгновения – я счастлив в собственном безумстве. В этой записке я прошу меня простить. Всё то, что мы натворили… Не могу я это больше держать в себе. Не могу более. Это последняя ода моей мечте и нашим радостям. Знала бы она, как я был счастлив отражаться в её глазах. Каждая секунда в этом омуте была прекрасна.

Первые буквы этой записки родились, когда я был практически мертв. Почти конец, вот он, финал. В предсмертной агонии, поверь мне, Ева, горизонт планирования сужается до трёх-пяти секунд, и даже эти последние мгновения своей жизни я решил посвятить тебе. В предсмертной агонии уже не важно, кто, кому и сколько всего сделал, важно лишь слово, последнее слово, которое ты скажешь умирающему миру. Ведь по сути своей смерть – это лишь конец срока службы твоего тела. А в твоём теле есть дурацкий мозг, который и создал иллюзию мира вокруг тебя. На рубиконе последнего горизонта событий понимаешь, что весь мир – лишь чушь, созданная любым Богом, то есть тобой. А раз весь мир – просто оригами, собираемое твоими чувствами и мыслями всю жизнь, то из кучи бумаги вокруг я решил выбрать ту, на которой нарисовано твоё милое лицо. Я решил рассказать о тебе всем тем, кто забыл, что же это такое – по-настоящему жить. Пусть знает каждый – среди тысячи выдуманных мной событий и поступков я всё же создал что-то действительно прекрасное – твой образ.

2

К слову, Ева была далеко не первой моей любовью. Даже первая любовь – всегда и у всех разная.

Каждый знает, что такое любовь. Эта ваша религия, безбожна, сумасбродна и непредсказуема. Есть определённые различия, как я считаю, между наивной и прекрасно чистой детской любовью, и той самой «взрослой любовью», где наивность превращается в «жонглирование бензопилами».

Для начала о первой наивной любви, в которой ты готов полностью отдать всё, что есть. Как и обычно бывает в этом возрасте – этого и всем вокруг мало, а для тебя это бесконечно много. Отдать всего себя и самую любимую игрушку, лишь бы снова почувствовать запах её лёгких фруктовых духов. Это то прекрасное чувство, когда стараешься отвести от неё взгляд, но не выходит. У меня был такой человечек. Её звали Аля.

Когда у нас были занятия, я садился на парту впереди, чтобы в отражении наручных часов видеть милое мне лицо, делая вид, будто опираюсь головой на руку. Как бы случайно, проходя мимо, задеть тыльной стороной руки её руку, на доли секунды почувствовав тепло любимого мной тела. И даже в моей скромной голове постоянно мысли пахли её духами. В этих эмоциях ты начинаешь тонуть, все глубже и глубже. И самое страшное для тебя то, что в этом, столь юном возрасте ты ничего не можешь сделать, а любые попытки поговорить, приблизиться или, хотя бы поговорить наедине порицаются обществом голодных до злости детей. И на протяжении долгих лет этот негреющий жар внутри сводил с ума, не давая покоя. Говорят, что человеку нужен человек, но для счастья тогда мне было достаточно лишь её тени. Это как отношения, которые росли и крепли лет шесть-семь, а после рухнули, оставив после себя крутую дружбу. Кто бы что не говорил, а так бывает. Ты просто желаешь этому человеку счастья. Всего самого хорошего. Не важно уже даже, с тобой или без тебя. Просто чтобы этот человечек был счастлив. Ну и поболтать можно, иногда, потрепать за ухо нервы и прошлое. Схожим образом я относился и к ней. По-детски любя, желал счастья ей, ходил за ней и наблюдал, но не трогал. Боялся её голоса, боялся отказа и боялся того, что больше так и не смогу посмотреть на неё в отражении своих наручных часов.

В итоге все закончилось весьма плачевно, я её забыл, а она меня и не помнила никогда. Я вспомнил о ней, когда увидел Еву. Что-то в ней было такое, что я всегда мечтал видеть в девушке. Что-то такое, что давно искал, но в то же время, образ идеала в моей голове, что складывался годами, она растоптала, не думая о последствиях. Растоптала и сразу же встала на его место. И теперь, кажется, кроме как о ней я и думать-то ни о чём не могу.

Увидев её впервые, я строго решил для себя, что больше никогда не дам слабину. Во что бы то ни стало я уничтожу слюнтяя Максима, в угоду создания великого завтра, в котором я неотразим.

3