Красные озера

Еще сильнее бушует ветер, и слышно, как ломаются кости деревьев.

– Лицо его – лица усопших. И кровь его – гнилая вода подземных труб. И тело его – черный песок, расползающийся по земле.

А ветер поет, поет погребальную песню на струнах деревьев, и вот уже ветошь и грачиные гнезда срываются вниз.

– Он – тень, проскользнувшая по стене без предмета. Он прячется по уголкам глаз, оставаясь замеченным, но не увиденным.

Ветер нещадно хлещет Луку и гонит его обратно в селение. И видит Лука громаду завода, пожирающую землю. Из тела завода торчат три отростка, выдыхающие дым, а кожа его – перья и пепел. И эти перья и пепел отрываются от поверхности, собираются в тугой прожорливый ком, наползают на поселок и опутывают ближайший дом. Пожирают его, подобно термитам, вгрызаются в бревна и мгновенно обращают их щепками.

Разъезжаются дырявые стены, заваливается набок крыша.

Лука силится не моргнуть – он знает, насколько быстро мрак поглощает предметы. Поверхность глаз стекленеет, покрывается слезливой пеленой, а вдали мелькают радужные блики и кольца – слезы преломляют свет, идущий от туловища завода.

Веки вскоре опускаются сами собой, мир гаснет.

Лука слышит свое дыхание.

И чье-то еще.

Глава двадцать восьмая. Зачем кормить птиц?

Маленькое оконце в кухне заходило в раме ходуном, запело вибрато. На втором этаже что-то громко стукнуло.

– Как ветер-то разбушевался, – сказал Радлов и устало вздохнул.

Он сидел за кухонным столом, сгорбившись и превратившись в покатую гору, и прислушивался к звукам с улицы. Тамара суетилась вокруг, была то тут, то там: мыла посуду, раскладывала ее по местам, следила за тем, как покрывается корочкой ужин в духовке.

– За февраль отыгрывается, – ответила она со смешком. – В феврале особо ветров не было. Вся погода наперекосяк.

– Ясное дело, экология-то ни к черту…

Тома звякнула помытой тарелкой, закидывая ее в сушилку, перекрыла воду, села напротив мужа и спросила с какой-то настороженностью в голосе:

– Петь, скажи мне честно: ты, когда сам хотел завод организовать, знал, что к этому приведет? Что снег черный пойдет, что от дыма станет невозможно дышать… знал?

– Нет, – убежденно отозвался Радлов. – Я планировал маленький медеплавильный цех с хорошей очисткой на всех этапах. Вреда бы почти не было. А эти… то ли оборудование у них древнее, то ли просто всем плевать.

– Хорошо. Это правда хорошо, – женщина улыбнулась едва заметно, одними уголками рта, и вдруг вспомнила о другом: – Кстати, ты чего Луку не привел? Плохо ему там, поди. Наверное, как утром сбежал от нас, так и не ел ничего.

– Я, когда до его дома-то пошел, по дороге деда Матвея встретил. Мы с ним решили обстановку проверить, глядим – дверь нараспашку, а сам Лука в прихожей сидит да вроде как с ботинком возится. Мы решили, что он работать пробует, отвлекать не стали.

– Хоть бы сказали человеку, что он не заперся.

– Да кто ж его здесь тронет! – Петр глухо захохотал. – Нет, Луку у нас все уважают, все жалеют.

– Недоброжелатели у каждого есть. Шалый тот же – мало ли, что ему там в башку пьяную взбредет.

– Шалый товарища своего в больничку отправил. Лицо ему раскурочил, представляешь? А без дружков он наружу не высовывается обычно, злобу копит. Видать, пообломали ему рога-то в колонии.

– Да скорей всего, кто бы там его выходки терпеть стал. Я наслышана, там и не таких ломали. Погоди-ка, – Тамара приложила палец к виску, будто о чем-то задумалась. – Ты откуда про товарища и больницу знаешь? С Бориской вроде никто не общается из наших.

– Да, в общем… – Радлов замялся, но все же объяснил: – Матвей Иру приютил. Она и рассказала.

– Шибко Матвей добренький, – Тома скривилась.

– Не убивать же ее теперь, в самом деле!

– Нет, конечно, – согласилась женщина с такой интонацией, словно втайне именно этого и хотела. – Только зачем помогать? Мы вроде с Матвеем дружны, а она на могиле у Лизы дрянь всякую писала.

– Вообще-то Шалый у нас герой с бабами драться. Как бы она с ним жила? Сама подумай, такая силища на женское тело – убил бы девку и все. Так что не вижу я, чего тут к старику придираться. Как нужным посчитал, так и сделал. Да и один он, одному жить хорошо разве?

Тома промолчала. Натянула на руки варежки, залезла с головой в пасть духовки и вытащила приготовленную запеканку. Пар, пропитанный запахом еды, столбом взмыл под потолок.

– Накладывать тебе?

– Не хочу, – хрипло сказал Радлов. – Пусть поостынет, что ли…

Затем он ссутулился еще больше, посмотрел мутным взглядом себе под ноги и печальным тоном спросил:

– Чего делать-то будем, а?

– В каком смысле? – не поняла Тамара.

– Свиньи здесь однозначно помрут. А даже если сразу не помрут – почва отравлена, ничего на ней не взойдет в этом году. Так что все равно с голодухи падеж начнется. Оклад с завода весьма скромный. Да и, не ровен час, скоро всех переселят куда-нибудь в еще большую дыру. С Андреем ведь первый звоночек…

– Чего ж звоночек, коли он сам уезжать собрался?