Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

В исследованиях общего характера проблематика партизанского насилия проработана весьма поверхностно. В. Л. Телицын в монографии о крестьянском бунте, доказав, что это бунтарство не сводилось к классовой борьбе, а было результатом переплетения рационального восприятия событий с многообразными иррациональными мотивами, уделил партизанщине периода белой власти минимальное внимание[142]. В. П. Булдаков в «Красной смуте» дал ценный документальный материал о краснопартизанских бесчинствах[143]. Также он плодотворно исследовал феномен революции в парадигме «красной смуты», выдвигая концепцию буйства черни, затопляющей левым экстремизмом всё и вся. Автор выделяет иррациональные причины варварски жестокого поведения людей, в связи с чем, по его определению, «в данной работе на передний план выступают эмоции, иллюзии, поверья, страсти». В интересующей нас партизанщине хорошо видно то «буйство „коллективного бессознательного“», которое ряд западных исследователей и В. П. Булдаков наблюдают в русской революции, выводя на первый план особое, болезненное состояние психики и ментальности больших масс людей. Булдаков проницательно отмечает, что если «на Западе преходящий психоз толпы означал возвращение пришедших в себя бунтарей к индивидуальному началу, то в „красной смуте“ он был возвращением к традиционной патриархальной общине, которая сама квазитолпа»[144]. Предпосылки стихийного террора, его применение в годы Гражданской войны описаны автором на внушительном, в том числе архивном, материале.

Ряд интересных, современно выглядящих положений о партизанщине периода Гражданской войны изложили в своих новейших статьях и монографиях О. М. Морозова[145] и А. В. Посадский[146]. Темы революционного подполья и террора, психологии белых и красных новаторски представлены в яркой монографии Т. Ф. Ермоленко и О. М. Морозовой «Погоны и будёновки: Гражданская война глазами белых офицеров и красноармейцев»[147], опирающейся на богатый архивный материал и затронувшей эпизоды, относящиеся к Сибирскому региону.

В рамках крупного исследовательского проекта А. В. Посадского «Народные вожаки 1918–1922 годов» журнал «Клио» опубликовал материалы заочного круглого стола, в котором 26 авторов представили мнения относительно способов исследования и возможностей интерпретации той весьма неоднородной и отличающейся по регионам среды, которую образовали вожди атаманского типа – люди, выдвинувшиеся снизу в условиях Гражданской войны и сумевшие возглавить пореволюционные массы[148]. Отметим, что вожди атаманского типа при демонстрации лояльности очень активно использовались до середины 30‐х годов в сфере спецслужб, где были востребованы волевые личности с организаторскими способностями, имевшие боевой опыт и сноровку в истреблении врагов режима.

Последние обобщающие работы о сибирской партизанщине достаточно определенно, но кратко говорят о ее деструктивном начале. Так, Н. С. Ларьков отмечает: «Стихийный крестьянский анархизм содержал в себе элементы отрицания всякой власти вообще, нередко выливался в акты самосудов, бессмысленных разрушений, грабежей, а иногда и настоящих погромов. <…> Немалый вклад в усиление стихийности, в дезорганизацию партизанского движения вносили деклассированные и уголовные элементы»[149]. В новейшей коллективной монографии о крестьянском протесте периода революции и Гражданской войны можно видеть заметное количество фактического материала по партизанскому террору, нередко осмысляемому, впрочем, в традиционном ключе[150]. Наиболее серьезный критический материал о партизанских бесчинствах дан А. Н. Ермолаевым и И. Ю. Усковым в новейшей трехтомной «Истории Кузбасса»[151].

Характерно, что Г. И. Хипхенов, недавно опубликовавший ценные работы по красногвардейцам и партизанам Восточной Сибири[152], включая подробное исследование о Гражданской войне на территории Иркутской губернии в 1918 году[153], заявил, что нельзя называть уголовниками бывших преступников, поступивших в красные отряды. С его точки зрения, людей из преступного мира в красногвардейских отрядах было немного и они вели себя подобно остальным бойцам. Автор же настоящей книги уверен, что отбывшие сроки по уголовным делам обычно вели себя, как и полагается криминалу – восприняв субкультуру преступного мира и распространяя ее. Также Хипхенов без должных оснований заявляет, что в 1918 году «красного террора как такового в Сибири не было»[154].