Красные петухи<br />(Роман)

— …и красные и мужики, — повторил Добровольский. — А уж наследниками твоими займутся Пашка с Маркелом. Так что проси у хозяйки самогону, и давай выпьем за помин души бывшего георгиевского кавалера, бывшего челноковского комиссара, бывшего командира мятежного полка Онуфрия Лукича Карасулина.

Онуфрий откинулся на спину стула.

— Это кто там в окно заглядывает — Пашка, что ли?

Повернулся Добровольский, и тут же шею его стальным обручем обвила левая рука Онуфрия, а правая выдернула наган из расстегнутой кобуры полковника.

— Так спокойней, — Онуфрий сел на место, сунул в карман отнятый наган.

Дверь распахнулась. Вошла Ярославна, за ней четверо с винтовками. И по их лицам, раскрасневшимся и возбужденным, Онуфрий угадал, что все идет как задумано. Вместо расспросов сказал:

— Садитесь-ка, перекусите с нами, пока блины не остыли.

— Какие тут блины, Онуфрий Лукич, — ответила за всех Ярославна. — Потом поедим… — Перевела взгляд с Онуфрия на Добровольского и, кажется, поняла, что произошло между ними.

«Опередил, сиволапый… — холодея от бешенства, думал Добровольский. — Опять наверху. Навозом за версту несет, отродясь книжки не прочел, а облапошил. Поделом расплата. Разве не видели, не угадывали, не знали? Доигрались. Надо было… Дикая нелепость. А весь мятеж — не такая ли дичь? Распоясанный, полупьяный анархистский сброд — армия? Яровские шизофреники тешатся призраком „народной армии“, которой не существует. Никакой Запад не помышляет вмешиваться в сибирскую Вандею. Авантюра! Отъявленная, глупая авантюра. Конец…»

4

Митинг карасулинцев был коротким и яростным, как ураганный шквал. Втоптав в снег дымящиеся самокрутки, заложив за ухо нераскуренные, мужики напряженно слушали речь своего командира. Онуфрий стоял на шатком, наспех сколоченном помосте, тискал в кулаке шапку и, чуть щурясь от бьющего в лицо поднимающегося малинового мартовского солнца, кричал:

— …Сейчас недосуг да и не к чему ворошить старое. Навряд ли средь вас сыщется такой, кто б не чуял западню, в какую затолкнули нас кулаки да перекрашенные офицеры. Вот они, — указал на арестованных ночью кулаков и белогвардейцев, стоящих под охраной подле помоста, — кому нужно было это восстанье. Им Советская власть поперек горла костью. И они умыслили мужичьими руками народную державу порушить да опять поставить над нами разных буржуев, купцов да вашблагородиев в белых перчатках… Но мы свою промашку не покаянием, не молитвами поправлять станем. Кровью смоем позор, докажем в боях верность революции!

Мужики кричали «Ура!», топали, махали рукавицами и шапками. Без обсуждений приняли резолюцию о переходе полка в распоряжение губревкома и обращение ко всем мятежникам.

Уже увели арестованных и митинг подходил к концу, когда в село на рысях ворвался карательный отряд Пашки Зырянова. Толпа, издали заприметив белого зыряновского жеребца, разом смолкла. Пашку и его людей беспрепятственно пропустили до самого помоста, на котором стояли Карасулин, Ярославна и еще несколько человек. В напряженной тишине слышался скрип снега под копытами да Пашкин голос — перегнувшись в седле, командир карателей что-то говорил Димке. Повел Пашка глазами по лицам стоящих на помосте и забеспокоился, тревожно запоглядывал по сторонам, ища Добровольского и его окружение.

— Вот и Зырянов подоспел кстати, — загремел в тишине голос Карасулина.

Крестьяне плотно обступили конников, обжали со всех сторон, ухватились за поводья и стремена. Пашка окинул море голов и похолодел от жуткой догадки. Попробовал вытащить поводья из чужих рук — не удалось.

— Дай проехать! — рявкнул он и замахнулся плетью.

Толпа взорвалась выкриками, десятки рук вцепились в Пашку, и он очутился на снегу, и уже чей-то сапог пощекотал зыряновские ребра, и чей-то кулак почесал Пашкин загривок. Его рывком поставили на ноги, толкнули к кучке дружков, стиснули плотным кольцом.

— Вы чо это, чо? — Пашка мигом протрезвел, крутил головой, скалил крупные зубы, кусал взглядами.

— Знаете их? — спросил Карасулин.

— Чего не знать!

— Душегубы!

— Волки!..

— Кто хочет сказать? Как порешим с имя?

— Разрешите мне, — натянутой струной прозвенел голос Ярославны. — Челноковцы знают Зыряновых. Хищники и живодеры. Что дед Пафнутий, что сам Маркел, что вот этот выродок — все звери. Пафнутий в Яровске первым палачом числится. Маркел вместе с Кориковым помогал переодетым в продотрядовцев белогвардейцам измываться над крестьянами, а потом их же натравливал на большевиков. Сейчас он восседает в Челноковском волисполкоме, возами возит из Яровска одежду расстрелянных и замученных. Ну а этот… У него и руки, и сам он весь в невинной крови. Палач и садист…

— Верна-а-а!

— Башкой в прорубь!

— Ихним же способом — вилы в бок!