Бабушка стоит, крепко сжимая в руке широкую деревянную ручку черной сумки, придерживая ее локтем у живота. Глаза посверкивают сквозь круглые очки в проволочной оправе. Она сплевывает в траву возле уборной. Бабушка настояла, чтобы Сара проводила ее в уборную, пока гроб будут вносить в церковь. Бабушка тяжело опирается на Сарину руку, ее собственная рука стала худой и дряблой. «Наверное, тебя учат, как жить в этом мире,— говорит бабушка,— и знаешь, ведь бог — он повсюду. Ужасно хотелось бы повидать своего правнука. Знаешь, тебе необязательно выходить замуж. Я потому и спрашиваю». Она роется в сумке, вытаскивает бутылку «Три шестерки». Пьет она большими глотками, запрокинув голову.
— Мало кто из молодых негров знает про Кросслтон,— объясняет Сара, глядя, как, изливаясь из горлышка, пузырится и булькает кукурузная водка.— А кроме того, мне совсем некогда, я по уши занята рисунком и лепкой.— Может быть, надо сказать, в каком она восторге от Джакометти? Да нет, не нужно, решает Сара. Даже если бабушка и слышала про Джакометти, а Сара была уверена в обратном, она, конечно, считает его фигуры чересчур тощими. Сара улыбается и вспоминает, как трудно было уговорить бабушку, что, даже если в Кросслтоне не будут платить стипендию, она все равно постарается туда попасть. Почему? Да потому, что она хочет научиться рисовать и лепить, а в Кросслтоне преподают лучшие специалисты. А бабушка считала, что самое большое счастье для внучки — выйти замуж и сразу забеременеть.
— Ладно,— говорит бабушка, с достоинством убирая бутылку в сумку и глядя на Сару просительно,— уж как бы я, того, полюбила бы правнучка.— Видя, что внучка все улыбается, она глубоко вздыхает и, повернувшись, с независимым видом шагает по гравию и траве к церковному крыльцу.
Когда они вошли в придел, Сара сразу увидела дедушкин затылок. Дедушка сидит на первой скамье в среднем ряду перед самым гробом. Его седые, мягко вьющиеся волосы длиннее, чем надо бы. Она садится по одну сторону от него, а бабушка по другую, и он поворачивается и ласково берет Сару за руку. На мгновенье она касается щекой его плеча и снова чувствует себя маленькой.
Из города до церкви было двадцать миль, которые они прошли по жирной грязи, и придорожная жимолость под жарким весенним солнцем благоухала изо всех сил. Церковь — строение, потерявшее цвет от непогоды, какой-то призрак здания с пустыми окнами-глазницами и осевшей дверью. Однажды ее почти спалили злоумышленники, подожгли горящим крестом. Высокий развесистый красный дуб, под которым Сара играла в детстве, все еще величественно осеняет церковный двор, широко простирая ветви над крышей и через дорогу.
После короткой, исполненной сдержанного достоинства службы, когда не плачут только Сара и дедушка, гроб с телом отца ставят на катафалк и везут на ближнее кладбище, среди буйной зелени которого белые надгробия кажутся скудными обломками какой-то древней цивилизации. Краешком глаза Сара следит за дедушкой. Он не согнулся под тяжким бременем. Держится прямо, глаза сухие и ясные. Он прост и серьезен, как герой, он человек, который гордится доверием семьи и с достоинством несет горе. «Странно, что я никогда его таким не рисовала, вот просто так, как он стоит здесь, среди всех этих безымянных, незначительных людишек, на фоне которых его профиль, все его лицо, на свету коричневатое, выглядит так горделиво».
Черты поражения, которые всегда пугали ее в лицах негров-мужчин, были «высечены» белыми. Но на дедушкином лице нет и следа поражения. Он стоит как скала, внешне спокойный,— утешение и опора семьи Дэвисов. Только семья его заботит, и он не позволит им пасть духом.
— Я когда-нибудь нарисую тебя, дедушка,— говорит она, когда они уже собираются уйти.— Вот таким, какой ты сейчас, с этим самым,— она подвигается поближе и трогает его щеку,— вот с этим упрямым выражением. И с этим взглядом, говорящим «да» и в то же время «нет».
— Не надо рисовать такого старика,— отвечает он, вглядываясь в ее глаза из какого-то далека, где бродят его мысли,— если ты хочешь меня сделать, сделай из камня.
Могильный холм вышел округлым. Он красного цвета. Все венки прислонили с одной стороны, чтобы с дороги была видна только гора цветов. Но ветер уже обрывал лепестки роз, и под начавшейся дробью дождя на глазах выцветали зеленые ленты. Через неделю потревоженная жимолость, шиповник, дикий виноград и трава снова займут свое место, и все будет как прежде.
— Что ты хочешь сказать этим «приехала
— Я рада, что это доставляет тебе удовольствие,— отвечает Сара.