Красные пианисты

Решение послать его к Гиммлеру возникло тотчас же, как он услышал о Шульце-Бойзене. Этот человек был из ближнего окружения Геринга. «Могущественный толстяк может рассердиться на меня. Подумает, что я копаю под него. А я ему не противник: мы в разных весовых категориях. Ему ничего не стоит уложить меня. Гиммлер — другое дело. Представляю, как он обрадуется! Ведь по декрету от двадцать девятого июня Геринг стал «наследным принцем», вторым человеком после Гитлера. А вот когда выяснится, что один из людей его штаба замешан в такой истории, положение его может пошатнуться. А этого только и ждет рейхсфюрер. Он не забудет, что я оказал ему эту услугу. Если же Геринг сохранит свое влияние на фюрера, то я буду в стороне: Беккерт — это не мой человек, а Мюллера…»

* * *

— Послушай, Ганс, тебе не надоело торчать в тюрьме?

Перед Беккертом сидел человек лет тридцати пяти в серой арестантской одежде.

— Вы смеетесь надо мной, господин комиссар.

— Зачем мне смеяться над тобой? Ты думаешь, у меня нет других дел?

— Дел у вас много, господин комиссар, это я знаю.

— Так что ты все-таки ответишь мне?

— Что я отвечу? Кому охота сидеть в тюрьме?

— Тебе еще осталось, по-моему, два года?

— Яволь, господин комиссар, два года.

— А что, если я освобожу тебя, ты постараешься оказать мне маленькую услугу?

— Я готов оказать вам любую услугу, господин комиссар…

— Мне только не нравится твоя последняя профессия — сутенер. Разве это дело для мужчины?

Заключенный Ганс Петерс стыдливо опустил глаза.

— У тебя есть какая-нибудь другая профессия?

— Я был когда-то неплохим дамским мастером…

— Это тоже не совсем мужская профессия, но… пожалуй, подойдет. Ты бы мог вернуться к своей старой специальности?

— Вы снова шутите, господин комиссар?

— Нисколько. Я спрашиваю серьезно.

— Думаю, что смог бы… Надо только немножко потренироваться. Сейчас на воле женщины, наверное, носят другие прически…

— Слушай, а почему ты все-таки занялся сводничеством? — спросил комиссар.

— Я любил женщин.

— Любил женщин и потому стал сутенером?

— Вы можете мне не поверить, комиссар, но это так. Женщины любили меня, и я любил их. Мне не надо было искать их — ведь я был дамским мастером. Они сами ко мне приходили. Я всегда чувствовал, которая «клюнет». Когда на ее голове я делал узоры и строил «замки» из волос, между моими руками и ее телом пробегал ток… Ну, а потом уже все просто: мы договаривались и встречались. Но их было слишком много. Некоторые из них оказались назойливы… Вот тогда я и подумал: есть немало застенчивых мужчин… Им хочется женщину, а они стесняются, робеют… Почему бы им не помочь…

— Значит, ты делал это из сочувствия к застенчивым мужчинам? — притворно удивился Беккерт, но Петерс не почувствовал этого.

— В значительной степени, да… Но и женщинам мне хотелось доставить приятное…

— Ты просто большой гуманист, Ганс, — продолжал иронизировать полицейский комиссар. — За что же тогда тебя посадили?..

— Среди моих клиенток попалась жена одного крупного партийного бонзы. Она очень любила это… Ну, я и устраивал ей свидания, а шпики муженька дознались…

— Это очень интересно, — задумчиво проговорил Беккерт. В деле Петерса этого не было. Тот, кто вел следствие, видно, намеренно скрыл фамилию партийного бонзы…

Беккерт слушал Петерса, и хотя план использования этого подонка у него в основном был уже готов заранее, сейчас добавлялись кое-какие существенные детали.

— Ты все хорошо мне рассказал, Ганс. И я считаю, что не очень нарушу закон, если освобожу тебя. Ты вернешься к своей старой хорошей профессии и будешь дамским мастером. В Германии сейчас скучно работать дамским мастером. Идет тотальная война. Девушки из «арбайтсдинст» все ходят стриженные… Ты будешь работать в Швейцарии…

— В Швейцарии? — изумился Петерс.

— Тебе не нравится эта страна?

— Очень нравится!..

— Ты бывал там прежде?

— Нет, никогда…

— Это тоже неплохо… — как бы отвечая на какие-то свои мысли, заметил Беккерт. — Но тебе придется, дружок, сначала немножко потерпеть… Тебя ведь не раз за твои дела били?

— К чему вы клоните, господин комиссар?

— Я хочу тебя пересадить из тюрьмы в концлагерь. Ты приедешь туда с «красным винкелем» [16]. Посидишь там месяц, от силы полтора. Ты знаешь, что охранники не жалуют политических, поэтому они, конечно, могут тебя иногда и побить…

— Нет, господин комиссар, я на это не согласен… Я насмотрелся, как тут обращаются с политическими… Они меня могут там и ухлопать в два счета.

— Не беспокойся, об этом я позабочусь. Я предупрежу начальника концлагеря. Но ты сам понимаешь, что всем охранникам я сказать не могу. Насчет побоев я говорю тебе так, между прочим. Может, обойдется и без них. Ну а если случится, потерпишь. Немного потерпишь, а потом — Швейцария. На улицах — свет, в магазинах — хорошие, настоящие продукты… В деньгах ты нуждаться не будешь. И конечно, будут женщины… Тебе придется в основном заниматься только соотечественницами. Их там сейчас немало. А уж путь к их женским сердцам я тебе проложу. Ты ведь приедешь туда как герой. Как борец против нацистского режима, бежавший из концлагеря!