Красные пианисты

 После поимки бельгийского радиста Беккерт начал облаву в Берлине. О каждом своем шаге он докладывал тогда Шелленбергу. (Тогда еще гестапо не вело дело «Красной капеллы».) Беккерту удалось выйти на «пианиста». Была определена улица, засечен пеленгаторами дом. И вдруг передачи прекратились. «Пианист» исчез. Теперь Шелленбергу было понятно, откуда шла утечка информации. Радист Хорст Хайльман работал в отделе дешифровки «Восток». Он и предупредил Бойзена, что Беккерт наступает на пятки его радисту…

 Хайльман познакомился с Шульце-Бойзеном в Берлинском университете, где Бойзен вел семинар. Хорст Хайльман вырос при национал-социализме, был предан его идеям, пока не познакомился с обер-лейтенантом.

 Шелленберг не переставал удивляться тому влиянию, которое мог оказывать Бойзен на людей. Взять, того же Хайльмана! В короткий срок ему удалось из воспитанника гитлерюгенда сделать человека, который в марксизме видел настоящий, а не фальшивый социализм Гитлера, о чем Хайльман прямо сказал на суде.

 Однако, можно сказать, что Хайльман, бесконечно преданный обер-лейтенанту Шульце-Бойзену, и погубил его.

 Хайльман работал с главным специалистом службы радиоперехвата обер-лейтенантом Фауком. Приятелем Фаука был Траксль. Альфред Траксль дружил также с Хайльманом. Однажды он рассказал Хайльману, каких успехов добился его друг Фаук в розыске «пианиста». Хайльман, узнав об опасности, грозившей Коппи, а следовательно Бойзену, решил немедленно его предупредить. Он позвонил Шульце-Бойзену, но тот уехал в Ютеборг. Хайльман оставил свой служебный телефон домашней работнице и попросил передать обер-лейтенанту, что он ждет его звонка «по срочному делу».

 Хайльман знал, что он нарушил инструкцию. Даже сообщение номера телефона секретного учреждения любому постороннему лицу, в каком бы чине он ни был, серьезное должностное преступление. Но его желание как можно скорее предупредить, а следовательно, спасти Бойзена, одержало верх.

 Ответного звонка не последовало. Тогда Хайльман решил сам пойти на Альтенбургераллее. Дверь ему открыла Либертас. Они прошли в дом. И он, взволнованный, рассказал ей о том, что узнал.

 Долгожданный звонок раздался в ночь на 30 августа. Трубку взял обер-лейтенант Фаук. Шульце-Бойзен назвал себя.

 — Простите, я не расслышал? — переспросил Фаук.

 — Хорро… Шульце-Бойзен! — Именно так он произнес: не Харро, а Хорро… У Фаука испариной покрылся лоб. Несколько радиограмм, расшифрованных им, были подписаны  Х о р р о!..

 Обер-лейтенант Фаук тотчас же доложил о своих подозрениях штурмбанфюреру Копкову. (Беккерт уже лежал в больнице.)

 Копков вызвал комиссара Штрюбинга. Колесо завертелось.

 Шульце-Бойзена арестовали прямо в штабе, где он работал.

 Уже в середине октября начальник гестапо Мюллер решил, что дело закончено, и предложил Гиммлеру передать дело в суд. Гиммлер вместе с Шелленбергом поехали в ставку фюрера под Винницу.

 — Большевики должны быть уничтожены в наших рядах раз и навсегда. И никакой пощады, слышите, Генрих, никакой! — прокричал Гитлер.

 Гиммлер надеялся, что фюрер ему поручит руководить процессом, но он назначил Геринга.

 Командный вагон Геринга в это время находился под Винницей. По приказанию рейхсмаршала туда прибыл советник военно-юридической комиссии Манфред Редер, который выдвинулся после расследования дела о самоубийстве в сорок первом году заместителя Геринга генерала Удета.

 Геринг поручил ведение процесса Редеру. Сам же, как верховный судья, руководил процессом. Гитлер оставил за собой право утверждения важнейших приговоров.

 16 декабря слушалось дело главной группы заключенных.

 Приговоры поступили в имперскую военную прокуратуру 21 декабря.

 Начальник тюрьмы Берлин-Плётцензее получил приказ срочно подготовить все необходимое для казни одиннадцати особо важных государственных преступников. До сих пор в Плётцензее приговоренных к смерти отправляли на гильотину.

 В тюремном дворе срочно соорудили виселицу с восемью крюками.

 24 декабря начинался традиционный запрет на казни, который заканчивался 6 января. Шеф военной прокуратуры болел, а без его подписи приговоры не могли быть приведены в исполнение.

 Когда Гитлеру доложили об этом, он сказал, что знать ничего не хочет: преступники должны быть казнены немедленно!

 Главу имперской военной прокуратуры подняли с постели, и тот дрожащей от слабости рукой поставил свою подпись на одиннадцати бумагах.

 Вечером 21 декабря приговоренных привезли в Плётцензее. Каждому разрешалось написать прощальное письмо.

 В последнем письме к родителям, копия которого попала к Шелленбергу, Шульце-Бойзен писал:

 «Эта смерть мне подходит. Каким-то образом я все время предчувствовал ее. Все, что я совершил, я делал по велению своего разума, сердца и в соответствии с убеждениями».

 22 декабря их казнили.

 Шульце-Бойзен на эшафот взошел молча, а Харнак, как передавали Шелленбергу, перед смертью выкрикнул: «Я ни о чем не сожалею! Я умираю убежденным коммунистом!»