Красные рельсы

— А свою жену ты случайно убить не собираешься, Рэй?

Горящие лихорадкой глаза уставились на Конкэннона.

— Конечно, нет. Я надеялся, что она примет деньги и поймет, что однажды я вернусь и все устроится наилучшим образом.

— Ты по-прежнему любишь ее, — заключил Конкэннон. — А я уже начал в этом сомневаться.

Казалось, это предположение изумило Алларда.

— Я люблю Атену больше всего на свете… И так будет всегда.

— Когда я видел ее в последний раз, она принесла цветы на твою могилу. Глаза ее были красными и мокрыми от слез…

— Я не хочу говорить о ней сейчас.

Аллард закрыл глаза.

— Маркус, я был с тобой откровенен. И рассказал все, что мог…

— Почти все. Как насчет убитого сутенера? Это, конечно, мелочь, — горько сказал Конкэннон. — Но ты ведь знаешь: мы, полицейские, все не в меру любопытны.

— Что ж… Он стоял за дверью, пока ты говорил с Мэгги. Сутенеры считают, что мимо их ушей не должно проходить ничего. Он сказал, что железнодорожный детектив задавал Мэгги вопросы о Миллере… Я отправил Тюрка и Кроя к нему, но он оказался жадным и захотел часть добычи.

— Тогда вы убили и его.

— Если бы деньги пришлось делить со всеми желающими, мне не осталось бы ровным счетом ничего.

Конкэннон улыбнулся.

— А говоришь — не подходишь на роль преступника, Рэй!

— Нет, правда, — сказал Аллард. — Я хотел обойтись с этим типом по-хорошему. Но он не стал слушать. И Мэгги тоже.

— Да и я тоже… Интересно, почему твои ребята не убили меня, а только отдубасили?

Аллард непритворно удивился.

— Но ведь ты же мой друг, Маркус. Как я мог убить друга?

— Однако, ты убил Эйба Миллера.

— Я с ним не дружил. И потом — в той ситуации это было неизбежно…

С минуту он лежал неподвижно, тяжело дыша, похожий на дряхлого старика.

— Конечно, — продолжал он, — напрасно я позволил Тюрку и Крою избить тебя. Мне следовало знать, что это тебя не испугает. И я бы это понял, будь я здоров. Но эта чертова рана в животе помутила мой рассудок, и я совсем взбесился. Извини меня, Маркус.

— Ладно, — сухо сказал Конкэннон. — Может быть, мне нужно еще и поблагодарить тебя за то, что я жив до сих пор.

Аллард опять по-мальчишески улыбнулся.

— Видно, я и впрямь не создан для разбойной жизни, Маркус. Когда это дело завершится, все будет по-другому.

— Что же станет с твоей женой?

Аллард упрямо сжал зубы.

— Атена — сильная женщина. Она будет ждать меня.

— Она думает, что тебя уже нет.

— Разве что головой. Но не сердцем. Она знает, что я вернусь к ней, как только смогу.

— А пока что ты позволяешь ей проливать слезы над чужой могилой.

Аллард испустил тяжкий вздох.

— Давай не будем об этом. Дай мне слово, что ты прекратишь расследование и забудешь, что был со мной знаком.

— Больше ничего? — иронично сказал Конкэннон. — Это для меня равносильно потере работы. А работа у меня сейчас самая приличная из всех, что я когда-либо имел. Ты это знаешь?

— Знаю. Ну как, обещаешь?

На глазах у Конкэннона в тумане небытия стали медленно растворяться пять лет тяжелого труда, былая дружба и лицо женщины, чей образ неотступно преследовал его все эти дни.

— Обещаю.

— Постучи в дверь три раза, — сказал Аллард. Конкэннон повиновался. Дверь тут же открылась, и Боун вошел в дом.

— Все в порядке, — сказал Аллард. — Отдай ему револьвер.

— Ты с ума сошел! — сказал Боун.

— Отдай, отдай. Он дал мне слово, что бросит расследование.

Боун хмыкнул, выразив тем самым свое отношение к честному слову агентов железнодорожной компании, однако отдал Конкэннону его «тридцать восьмой». Тот спрятал его в карман.

— Маркус, — сказал Аллард, когда Конкэннон был уже на пороге. Казалось, Аллард не может собраться с мыслями; затем он облизнул пересохшие губы и спросил: — Ты хорошо успел узнать мою жену?

Вопрос удивил Конкэннона.

— Нет. Я видел ее всего три раза.

— Она — единственная женщина, которую я когда-либо любил.

Похоже, Алларду было больше нечего сказать. Он поднял бутылку и отпил виски, глядя в пустоту. Конкэннон вышел.

Спустя тридцать шесть часов после встречи с Аллардом Конкэннон услышал стук в дверь своего гостиничного номера. Так властно и бесцеремонно стучать мог только один человек.

Конкэннон открыл дверь.

— Входите, мистер Эверс, — сказал он. — Вы меня застали случайно.

Джон Эверс вошел в комнату, окутанный облаком дыма гаванской сигары и похожий на готовый сорваться с места паровоз. Он яростно потряс у лица Конкэннона желтой телеграммой.

— Что это за идиотская выходка? Когда я получил в Чикаго эту бумажку, то как раз беседовал с одним из наиболее влиятельных членов совета! Вы представляете, в какое положение вы меня ставите? Два дня и одну ночь я провел в поезде и надеюсь, что прибыл как раз вовремя, чтобы спасти вас от припадка безумия.

— Садись, мистер Эверс, — сказал Конкэннон. — Мне казалось, что в своей телеграмме я все как следует объяснил. Я подаю в отставку, вот и все.

— Не хочу я садиться! — взревел инспектор.

Он возмущенно посмотрел на конец своей сигары. В гневе он выкурил ее слишком быстро, и пятнистая обертка начала завиваться. Сделав над собой значительное усилие, Эверс взял себя в руки.

— Хорошо, Конкэннон. Расскажите мне все с самого начала.