Красные следопыты (Повести и рассказы)

Да жаль, не одни партизаны Горниста услышали. Немцы тоже имели уши. Окружили утес автоматчиками и в атаку на поющий горн марш! Видит Горнист — с трех сторон смерть — и выбрал четвертую: шагнул с утеса в бессмертие...

ДОКАЖИ ЛЮБОВЬЮ

На Смоленской улице, в каменном доме с деревянной надстройкой, умирала больная девочка. Но она не знала, что умирает. Этого никто никогда не знает. Наоборот, всякий надеется, что выздоровеет. Так оно чаще всего и бывает. Но на этот раз надежды не было. Девочка умирала.

Она лежит, не шелохнется, а ей кажется, что она вся в движении. Как на качелях. То взлетит кверху, то опустится вниз. И когда взлетит, голова у нее делается ясной, и она все помнит. А когда опустится, память гаснет, как огонек в тумане, и все забывается.

Часто она видит себя с мамой в этой комнате. Мама подходит к двери и прислушивается. Дом спит. Мама достает из-под кровати чемодан и надевает наушники. Чемодан — это мамина радиостанция. Сейчас она выйдет в эфир и начнет передачу. Там, за линией фронта, ее ждут от двадцати двух до двадцати трех. Это мамино время.

Мама — телеграфистка. Когда к городу подошли фашисты, они убежали в деревню. Но кто-то знал, где мама. Однажды пришел нищий и попросил хлеба. Мама отказала, но нищий не ушел. Стоял и смотрел на маму. Нищий был странный: с головы седой, а борода рыжая. Девочка удивилась и спросила, почему он такой разный? Нищий ухмыльнулся и ответил, что он «на солнышке лежал, кверху бороду держал», вот она и порыжела.

Мама вздрогнула и в упор посмотрела на нищего. Как-то так посмотрела, будто где-то его уже видела.

Но где и когда, вспомнить не может.

Нищий глаз не отвел, дразнился: узнай!

— Степан Иванович?

Нищий предостерег:

— Тс!

Мама сказала шепотом:

— Голос ваш, а волос...

— Не наш, — сказал нищий и снял парик.

Вытер лысину, потом достал из сумки кусок сала. Мама нажарила с картошкой...

А через день приехала подвода и увезла их в город.

Сперва они жили на Полесской. Сейчас живут на Смоленской. К ним приходили не часто. Когда приходили, мама спрашивала пароль.

— Верность Родине, — отвечал тот, кто приходил от партизан, и, в свою очередь, спрашивал отзыв.

— Докажи любовью, — отвечала мама.

Связные от партизан оставляли шифровки — бумажки с цифрами — и пропадали. Наступал мамин час, и она выходила в эфир. Быстро-быстро стучала на ключе.

Так было много раз. И в последний...

...Связной ушел. Мама достала чемодан и надела наушники. В дверь постучали. Мама вздрогнула и замерла, как в кино, когда рвется лента.

В дверь еще раз постучали. Громче и настойчивей. Много раз подряд.

Мама сожгла бумажку с цифрами и погасила коптилку. Легла на кровать и обняла больную девочку.

— Как ты горишь! — сказала мама.

Девочке стало страшно. Мама говорит не то, что думает. На уме у мамы «дверь», а на языке другое: «Как ты горишь... » Как будто она маленькая и не понимает.

В дверь уже не стучат. В дверь ломятся, и она не выдерживает — подается...

Тщательный обыск. Находят чемодан...

Это конец. Мама! Где она? А-а, ее уводят фашисты... Девочка вскакивает и, как дикая кошка, набрасывается на немцев. Один из них, пинком, отбрасывает ее прочь, и она теряет сознание.

Очнувшись, она вспоминает, что было. Мамы нет. Совсем нет. И никогда не будет. Ее увели фашисты. Проклятые!.. Она даже заплакать не может. Нет сил.

Девочка лежит долго-долго, то погружаясь в забытье, то возвращаясь к жизни.

За окном лай голосов. Это немцы. Русских голосов не слышно. Лучше не говорить вслух, о чем думаешь.

Если за окном голоса — значит, утро. Девочка подползает к окну и стягивает шаль.

Какой сегодня день? Если доползти до печки, можно узнать. Красные черточки — красные дни. Черные черточки — черные. Это ее рисование. Когда красный карандаш исписался, не стало и красных дней...

«Не жалей, — сказала мама, — сейчас все дни черные».

...Если доползти до печки, можно узнать, какой сегодня день. Месяц она знает. Месяц — ноябрь. А дни у нее на печке. Если к тем, что уже отмечены, прибавить нынешний, можно узнать, какой сегодня день.

Она ползет...

Очнувшись, удивляется: неужели доползла? Или печка, как в сказке, сама к ней приехала?

Собравшись с силами, считает дни:

— Раз... два... три... четыре... пять... шесть плюс сегодня — семь... СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ! — Пересчитывает снова. — СЕДЬМОЕ!

...За окном гул голосов. Так в праздник всегда гудит город. Ах как нехорошо! Они там, с флагами, все вместе, а она тут, одна. Надо дать знать, что и она с ними... Где ее пионерский галстук? Вот он, на груди.

Девочка пытается встать и — откуда только силы берутся! — встает. Сердце ликует: выздоровела! Подходит к окну и, приоткрыв форточку, выпускает на волю галстук. Как голубя, выпускает на волю галстук, прищемив кончик форточкой. Галстук трепещет на ветру и рвется прочь, трепещет и рвется, как у нее в груди сердце.

Что-то опять с ногами. Они слабеют, и девочка опускается на пол. Значит, не выздоровела. А праздник? Он пришел к ней в бреду. Пришел и ушел. Нет, не ушел. И никогда не уйдет. Он там, за окном, машет, назло врагам, ярким кумачиком...