Красные следопыты (Повести и рассказы)

Круглое, доброе (все круглые — добрые) лицо у Марины Генриховны вдруг вытянулось, и она, закусив губу, уставилась на наши ноги. Это было живописное зрелище. Обувь всех времен и народов, от русских лаптей до индейских мокасинов, украшала наши стопы.

В этой фразе перед словом «обувь» пропущен эпитет «драная». Но именно он, как мы поняли, и заставил добрую Марину Генриховну закусить губу.

— Какой следующий урок? — с непонятной дрожью в голосе спросила она.

Я был старостой, и я сказал:

— Пение.

— Урок Конституции переносится на урок пения, — сказала Марина Генриховна и, набросив на плечи шаль — волшебную шаль, сразу превратившую ее в Снегурочку, — выбежала из школы.

Дальнейшее нам известно по рассказам колхозников.

Марина Генриховна, сама не своя, влетела в правление и, наскочив на председателя артели — задумчивого и тихого, как омут, Антона Филимоновича, — потребовала, чтобы ее немедленно соединили по телефону с секретарем райкома партии Андреем Захаровичем.

Председатель даже бровью не повел в сторону учительницы. Душой и ухом он был там, на фронте. Ухом даже больше, чем душой, потому что слушал в эту минуту сводку Совинформбюро, обняв, как родного, похожий на скворечник громкоговоритель. Как он сам рвался туда, на фронт, чтобы там, в бою, громить врага, а не здесь, в тылу, воевать с бабами! Вот и еще одна свалилась на его голову. Самого секретаря ей подавай! А дело (лицо председателя затуманила печаль) — дело небось выеденного яйца не стоит.

— У тебя что? — тихо спросил он.

— У меня дети! — громко, как глухому, крикнула Марина Генриховна.

Так и есть. За детей пришла просить. Ну и настырная эта учительница! Не успела приехать откуда-то из Прибалтики, оглядеться, а уж требует: вынь да подай! А где он возьмет, если война и все — для фронта, для войны и победы. Секретарю хочет жаловаться? Пусть. Турнет ее секретарь.

Председатель покрутил у аппарата ручку и спросил:

— Шура? Главный дома или в хозяйстве?

Телефон зашуршал, словно транслируя переселение тараканов, и вдруг весело крикнул:

— Андрей Захарыч? У себя. Соединяю.

— Высказывайся, — предложил председатель и протянул трубку Марине Генриховне.

Учительница прижала трубку к груди и... заплакала.

— Алло! — заволновалась трубка. — Алло! Кто говорит?.. Кто плачет?..

— Это я плачу, — сказала учительница, — Марина...

Трубка крякнула и голосом Андрея Захарыча спросила:

— Что там у тебя?

— У меня дети.

— Не совсем ясно.

— У меня дети, — сказала, всхлипывая, Марина Генриховна. — Раздетые и босые.

— Теперь ясно. Передай трубку председателю. Филимоныч? Собери правление и реши вопрос о покупке... Сколько их там у тебя, эвакуированных? Тридцать девять?.. О покупке в сельпо сорока пар валенок. Одни про запас пусть будут.

Антон Филимонович пытается возражать и бросает в трубку кажущиеся неотразимыми слова:

— Все для фронта, Андрей Захарыч.

— Неправильно толкуешь, — возражает трубка. — Все для фронта и все для будущего. А дети и есть наше будущее. Понимать надо. Об исполнении доложи.

...Мы сидели на кроватях, поджав под себя ноги, и ждали урока Конституции. От скуки мы быстро-быстро делали «вдох-выдох», и бледный парок, вылетавший из наших ртов, напоминал милую детскую забаву: нам казалось, что мы пускаем мыльные пузырики где-нибудь на набережной Фонтанки.

Открылась дверь, и на пороге появилась Снегурочка. Она была не одна. Следом за ней в спальню-столовую-класс ввалились четыре веселых, бородатых Деда Мороза, и у каждого из них за спиной было по мешку. Чего? Мы так и впились в них глазами.

«Сахар», — подумал веривший во все неосуществимое Грошик.

«Хлеб», — решил не любивший хватать звезд с неба Спичка.

«Солома», — определил потерявший веру во все доброе Донкихот, то есть я.

Деды Морозы, ухмыляясь, развязали мешки и высыпали на пол целую гору... валенок.

Отнеслись мы к этой волшебной горе по-разному.

Грошик, веривший во все несбыточное, вдруг усомнился в реальности происходящего и, теребя меня за рукав, проговорил:

— Что это? Нам? Не может быть!

Спичка, знавший цену вещам, обрадованно забубнил:

— Давай, давай, давай!..

А я, самый сдержанный из троих, соскочил с кровати и, напялив на ноги первую попавшуюся пару валенок, задал трепака.

Голос учительницы напомнил нам о том, где мы находимся.

— Сейчас не урок народного танца, — сказала Марина Генриховна, — сейчас урок Конституции. Прошу сесть за парты...

Вечером мы трое — Грошик, Спичка и я, Донкихот, — поклялись страшной клятвой — через пятнадцать лет, день в день, где бы мы ни были, приехать на Алтай и подарить Марине Генриховне каждый по... Стоп! Что подарить — было тайной, которую мы поклялись свято хранить все эти пятнадцать лет.