Красные тени (СИ)

— Ну, подумаешь, гавно… Да не бойсь. Коровье, из-под телки той убиенной, а у скота, сам знаешь, отход этот поблагороднее будет. Навозом кличут. Поля удабривают… Зато теперь, как говорят, на личном опыте… Заметь, а было бы сыту, не трогай деликатесик энтот, так бы оне, колбаски эти, купатами бы для тебя и остались… А-а, скажешь не прав старик?.. То-то же. И попробуй мне вякнуть, что ты и всё так — ножичком пробуешь… Емеля! Вась! — зыкнул Козлов.

Половые вновь выползли из невидимых щелей, стали, полотенца на вскидку.

— Я того, — бормотал я в некоторой робости и смущении, хотя минуту назад хотел орать «Милиция!».

— Ерунда, эт мы вмиг… — хором рявкнули половые.

Не соврали. Даже пятнышка не осталось…

— А я что говорю, — бубнел свое старик, — и с памятью так — раз! и вытерли, и пикни — попробуй. А подживет чуть — вроде и так сподручно, без памяти… О, гляди, гляди! — оживился философствующий сатир, показывая на банкующих.

Над столом во весь свой небольшой рост возвышался розовый полковник.

— Ну-ка, братцы, нашу давай, ритуальную…

И братцы дали, и хорошо, надо сказать, и не просто так, а с умыслом да расстановочкой:

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

— Ну, держись теперя, — ёкнул старик, — началось…

Как у наших у ворот,
У моей калитки,
Удавился коммунист
На суровой нитке.

— заголосила полковничья внучка, размахивая именным платочком дедушкиным.

И вдруг в горячем экстазе затрясло спутницу альбиноса Великой Германии: что-то рвалось из нее, и плечи подрагивали, и губы, облизав макияж, нашептывали нечто горячее.

Насмешили всю Европу,
Показали простоту,
Десять лет лизали жопу,
Оказалося, — не ту…

— выпалила степенная, огляделась шально, руками тряхнула так, словно хоровод собралась завести.

Мы живем, не унываем,
Смело движемся вперед.
Наша партия родная
Нам другую подберет,

— подхватила комсомольская богиня, сдирая с шеи завернутую по-аглицки косынку.

И все, и вырвалось, и понесло. «Давай Нюрка, давай!» — подбадривала компания.

Нюрка, так, оказывается, звали спутницу, порозовела под густым слоем искусственной западной молодости, налилась яблочком румяным, осушила одним махом водку. Рукавом парчовым закусила и:

Обижается народ:
Мало партия дает.
Наша партия — не блядь,
Чтобы каждому давать.

Мужская часть банкующих из коленок, подметок, ладоней, из посуды столовой разной соорудила оркестр, аккомпанемент был что надо.

Полковничья внучка, стряхнув с плеча руку дедушки, скользнула, пританцовывая, — в круг:

Я в колхозе родилась,
Космонавту отдалась.
Ух ты, ах ты,
Все мы космонавты.

— и, чуть притаранив опешившего, почерневшего от ревности дедушку, к принцессе комсомольской пошла.

Ну тут уж и мужички злобесные не удержались, и откуда взялось только!

Сидит Ленин на суку,
Гложет конскую ногу.
Ах ты, тпрунька, гадина,
Советская говядина.

— припомнили эти вновьиспеченные кабалисты. Но и дамы не растерялись, ответили:

Я работала в колхозе,
Заработала пятак.
Пятаком прикрыла жопу,
Ну а…зда осталась так.

Ох, и раскраснелся передовой отряд эксплуататоров-расхищенцев, поглядеть любо-дорого. Даже старик помолодел и свою семечку вставил, хитрец, специально ждал, когда выдохнутся банкетчики:

Хорошо быть кисою,
Хорошо — собакою:
Где хочу — пописаю,
Где хочу — покакаю.

Но нашли силу банкетчики, достойно ответили нищему, уже в смешанном хоре негодующих голосов:

Ах ты, тпрунька, гадина,
Советская говядина!

И откуда-то со стороны невидимых доселе кулис донеслось эхо. Да нет, не эхо то было. То вырулил в костюмчике светлом, гладкий, сияющий, точно белый «мерседес», певец эпохи рвущихся сердец, объект зависти самого Маккартни, нестареющий, несгибающийся, вечный Зев…

Это время зовет — БАМ!
На просторах земных — БАМ!
И большая тайга покоряется НАМ!

— в аплодисментах потонул куплетик символический.

— А сейчас, — продолжил певец молодежный, сияя улыбкой оптимистической, — а сейчас, корона представления, для дорогих гостей — «Русская мистерия».

Однако ж, заминочка вышла. Молчание тягостное. И вдруг — ржанье…

— Харитоша, — умаслился словом старик.