Красные цепи [Трилогия]

– Мама! Мама! – Он схватил ее за плечо и стал трясти, пытаясь разбудить.

Мама была неподвижна. Даниил схватился за край большого одеяла и сбросил его на пол.

На месте родителей, сплетенные в длинные коконы, лежали тонкие кости с остатками коричневых жил и лохмотьями мяса. Где ноги, где туловище, нельзя было разобрать – только мешанина гнутых и длинных, похожих на рыбьи, костей, сцепленных друг с другом. Там, где положено было быть головам, на подушках лежали шарообразные комья свалявшихся лохматых волос, торчащих в разные стороны. Постельное белье пропиталось грязной гнилостной влагой.

Даниил закричал и отпрянул от лежащей перед ним мерзости. Тьма за спиной сгустилась и стала упругой. Гнусная рыбная вонь залилась в ноздри и в рот. Он еще раз отчаянно завопил, понимая, что гибнет, полностью и безвозвратно, – и снова открыл глаза у себя в комнате, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом.

Он резко сел в кровати, вскинул руку и нажал на выключатель. Вспыхнула лампа. Комната озарилась спокойным, теплым и желтым. Далеко за окном по проспекту прошелестел покрышками припозднившийся автомобиль. Даниил сидел, уставившись перед собой и пытаясь осознать реальность: вот его стол, стул, шкаф, полки с книгами на стене, низкий пуфик-мешок, на котором так удобно читать полулежа.

И легкий, едва уловимый запах несвежей рыбы и соленой воды.

* * *

С похорон мама пришла совершенно пьяной. Вообще, она не трезвела уже три дня, со среды, когда вернулась домой из больницы, где практически безвылазно провела почти четверо суток. Вместе с ней пришли еще двое – врачи, коллеги мамы, как понял Женя. Они вошли в комнату к Инге, которая так и не вставала с дивана, а только спала, просыпалась, глядела остановившимся взглядом в телевизионный экран, иногда что-то жевала, а потом опять засыпала. За все это время сестра не сказала и десяти слов. Врачи провели у нее с полчаса; Женя прислушивался к негромко гудящим голосам за стеной, но смог различить только пару слов: «депрессия» и «клиника».

В четверг, когда он явился из школы, дома уже пахло приторным алкоголем и ментоловым табаком. Глаза у мамы были красные – то ли от выпитого, то ли от слез. Женя пытался поговорить с ней, но она только мотала головой, отворачивалась и бормотала:

– Потом, сынок, давай потом. Я устала.

В субботу занятия отменили из-за похорон, и Женя не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, после событий пятницы в школу идти не хотелось; хоть он и не ввязался в побоище, которое устроили Рома и Макс, но после уроков двое мальчишек из его класса – Егор Свиридов и Мишка Ведяев, которые еще неделю назад списывали у него домашнее задание по математике и спрашивали совета по поводу каких-то игр, – поймали его в раздевалке. У одного покраснел и распух нос, из ноздрей которого торчали комки окровавленной ваты, у другого расплылся здоровый синяк под глазом. Женя успел прикрыться согнутыми руками, но все равно получил несколько болезненных тумаков под ребра, а потом его повалили на пол и вытерли об него ноги. После такого возвращаться в «единицу» не хотелось вовсе. С другой стороны, он, возможно, даже и при таких обстоятельствах предпочел бы рискнуть и снова увидеть своих одноклассников, чем сидеть весь день дома, где уже с утра воняло спиртным и застоявшимся дымом, а в полумраке гостиной неподвижно лежала сестра, похожая на запеленутую в простыни едва живую мумию.

Мама пришла, когда за окном уже стало смеркаться, и Женя сразу понял, что она сильно пьяна; когда перебравший лишнего человек входит в дом, это сразу же слышно, даже если вошедший изо всех сил старается контролировать свое тело и вести себя тихо. Слишком сильно раскрытая дверь грохнула в стенку шкафа; что-то упало с вешалки; взвизгнула застежка-«молния» на сапоге, а потом раздалась приглушенная ругань, долгий шорох падения и мягкий удар об пол, за которым последовало пьяное хихиканье, быстро перешедшее в плач. Женя сидел, напряженно выпрямив спину, смотрел в книжку и слушал. Вот мама поднялась, закрыла входную дверь, прошла по коридору и направилась в комнату Инги.

– Где моя доченька? Где моя деточка? – послышался слезливый голос.

«Ничего, зато останется дома», – подумал Женя. И теперь всегда будет дома по вечерам. До возвращения отца оставалось еще две недели или чуть больше: насколько он знал, папин корабль был сейчас далеко на севере, где-то в районе мыса Нордкап; ему сообщили о происшествии в городе, и, наверное, если бы кто-то из семьи был ранен или убит, командование нашло бы способ переправить его поскорее домой, а так приходилось ждать окончания боевого похода. Две недели вполне можно продержаться.

Но он ошибался.

Сначала часов в десять вечера Женя услышал, как мама отправилась в душ, а потом стала ходить по квартире, открывая шкафы, и шуршать одеждой. Минут через пятнадцать у нее зазвонил телефон. Разговор подслушать не удалось, но явственно был различим неестественно оживленный, возбужденный тон, которым говорила мама, и ее натянутый смех. Он не верил своим ушам. Но поверить пришлось.