Красные цепи [Трилогия]

На мой вызов отвечают почти сразу же. Я диктую имена всех троих консультантов Мейлаха, заранее благодарю и жду. Ответный звонок следует через полчаса. К сожалению, самый перспективный оккультист Пагад перестал быть таковым: полгода назад он переселился в лучший мир — ну или туда, куда переселяются после окончания жизненного пути все его коллеги. Зато историк Каль и библиограф Роговер пребывали в добром здравии, и я записываю их телефоны и адреса.

После некоторых раздумий я решаю нанести визит Роговеру. Это мой шанс получить от «Rubeus vinculum» ответы на вопросы о таинственном убийце и тех, кто может быть с ним связан. Если и специалист по редким книгам не сможет мне помочь, то не останется ничего иного, как в самом деле нажать на Кобота, что и предлагала Алина. Только делать это придется мне, и методами несколько отличными от тех, о которых говорила моя напарница. Вряд ли после этого я смогу снова вернуться к той жизни, которую вел в последнее время и неприкосновенность которой так тщательно оберегал, но возможно, что другого выхода просто не будет. Я по-прежнему уверен, что Кобот — только верхушка того ядовитого сорняка, который угнездился в гнилой болотистой почве города, и, потянув за нее, я вряд ли доберусь до корней, но время уходит, и через три дня, в новолуние, где-то в лабиринтах дворов под ударами ножа погибнет еще одна девушка.

Дом, в котором обитал библиограф Яков Самуилович Роговер, имел номер по набережной канала Грибоедова и находился в самом средоточии мрачноватых трущобных лабиринтов старого города. Впрочем, номера на нем как раз не было: в лучших традициях петербургского центра, его нужно было угадывать, опираясь на сомнительную логику нумерации других домов набережной, на некоторых из которых имелись цифры, иногда вписанные в старые круглые таблички, а иногда просто грубо нарисованные краской.

Я думаю о том, что в этом городе ничего не меняется. Его центр остается таким же, каким был сто, сто пятьдесят, двести лет назад: серые сырые стены, лабиринты дворов, несвежее влажное дыхание каналов, дома, сбившиеся в тесные группы кварталов. Сиюминутная мишура в виде вывесок и огней иллюминации, машин и экипажей, товаров на витринах лавок или магазинов меняется, облетая под порывами ветра времен, но унылый и чопорный дух старого города остается прежним: дух мертвеца, надменно взирающего на суету мира живых. Кажется, что даже обитатели домов остаются теми же, что и сто лет назад: люди, похожие на призраков, и призраки, похожие на людей. Гигантское болото, погребенное под тяжелой могильной плитой города, выдыхает туман, просачивающийся сквозь сырые камни к мглистому небу, и его гнилостные испарения пропитывают разум, души и тела живущих.

Фасад дома Роговера выходит на набережную, нависая тяжелыми эркерами над водой, как пьяница, которого от падения в грязную лужу удерживают только цепкие, хотя и нетвердые руки прилепившихся по бокам собутыльников. Я вхожу в арку, над которой подслеповатым глазом торчит крошечное мутное окошко бывшей дворницкой, и иду по длинному, плавно поворачивающему вправо проходу, стараясь держаться ближе к стене, чтобы не наступить в огромную лужу, маслянисто поблескивающую в полумраке. Полукруглые низкие своды арки просели под грузной тяжестью дома. В коротком телефонном разговоре я не стал уточнять у Роговера, как именно найти его квартиру, и теперь мысленно выговариваю себе за непредусмотрительность. Во двор выходят три приоткрытые, покосившиеся двери подъездов и еще две арки, ведущие дальше, в тесные глубины дворов. Глухая, ватная тишина, только откуда-то сверху доносится звук работающего радио. Воздух застоявшийся и теплый. Серая штукатурка стен, снизу поросшая мхом, а выше покрытая пятнами плесени, похожа на бугристую шкуру нездорового животного и местами отслаивается, обнажая мокнущие красноватые язвы кирпичной кладки. Окна, похоже, не открывались десятилетиями, они местами разбиты, местами заколочены фанерой, темные, пыльные и пустые. Ржавые подвальные двери, иногда открытые, а в большинстве своем вросшие в землю до половины человеческого роста, покосившиеся пристройки из листового железа и досок, темные углы. Из арки справа тянет гнилью и тушеной капустой.

Я начинаю обходить двор, пытаясь различить номера квартир на темных табличках. Этому занятию можно предаваться очень долго: цифры чередуются, повинуясь загадочной нелинейной логике в типично питерской манере. Первый этаж: 1, 13, 24. Второй — 5, 6, 25. Третий — 7, 8, 14. И так далее. Нужная мне квартира под номером 22 в первом дворе не обнаружилась.

Я выбираю арку справа и иду на запах гнили, повинуясь исключительно чутью коренного жителя этого города. В темной трубе арки прямо в стене еще одна дверь, с крупной цифрой 2 и каким-то символом, похожим на рисунки из книг древних каббалистов. Рядом с дверью пыльное оконце, в которое никогда не заглядывал солнечный свет, и я успеваю разглядеть чье-то бледное лицо с рыбьими глазами, мгновенно скрывшееся во тьме за стеклом.