Красные цепи [Трилогия]

Каин широким жестом обводит комнату у себя за спиной. Она большая, почти пустая и по сравнению с обиталищем Роговера выглядит светлой. Единственное окно выходит на набережную, и комнату заливает тусклый свет меркнущего дня. В ближнем углу на полу лежит матрас со скомканными простынями и солдатским одеялом, у стены — стол и пара табуретов, на столе — старый электрический чайник. Единственный шкаф лишен дверец и похож на открытый гроб, в котором свисают с вешалок какие-то серые балахоны, наподобие того, в который облачен сейчас Каин. В центре комнаты огромный мольберт, прикрытый белой легкой тканью. И повсюду у стен — картины в подрамниках, закрытые мешковиной, завернутые в пленку или просто обмотанные тряпьем. Две или три из них открыты. Я смотрю на то, что на них изображено, и перевожу взгляд на художника.

— Можно полюбопытствовать?

На всех картинах нарисованы мертвецы. Каин снимает ткань и пленку, и я вижу все новые и новые мертвые тела: раздутый и полуразложившийся утопленник, тело на столе морга с настежь распахнутой грудной клеткой, почерневший труп, выступающий из-под снега.

— Какая интересная тема для творчества, — замечаю я.

— Единственно достойная, — ответствует Каин, распаковывая очередное полотно. — Многие рисуют жизнь в разных ее проявлениях, растрачивая себя на временное и преходящее. Но если вы хотите прикоснуться к вечности — обратитесь к смерти, ибо только она есть доступная нам форма осознания бренности бытия и реальности потустороннего. Красота увянет, деревья падут и истлеют, горы рухнут, даже звезды погаснут или взорвутся — но вечность смерти неизменна. Знаете ли вы, что в 19-м и в начале 20 столетия были популярны фотографии с мертвыми? Люди фотографировали своих умерших родственников: одевали их, как при жизни, умерших детей брали на руки, сажали на деревянных лошадок и давали в руки игрушки. И потом бережно хранили эти дагерротипы, как самое дорогое напоминание не только об ушедших, но и о том, как хрупко то, что мы называем жизнью. И конечно, как память о смерти, и эта память всегда была залогом стремления к совершенству и святости. Мы не можем нарисовать саму смерть, потому что она незрима. Но я фиксирую ее свидетельства, следы ее прикосновения к земному тлену — и нахожу их прекрасными.

— О да, — отвечаю я, рассматривая обгоревшее до неузнаваемости тело. — Выставляетесь?

— Мое искусство не для продажи, если вы об этом, — гордо говорит он. — Но у меня есть ученики, есть последователи и, конечно, почитатели темы смерти. Не все еще настолько погрязли в обожествлении повседневной погони за земными благами, чтобы забыть о том, что ждет каждого из нас.

— С натуры рисуете? — интересуюсь я.

— Ни в коем случае, — Каин помотал шевелюрой, окутав себя облаком пыли и перхоти. — Я вижу. Природа творчества не в копировании и не в вымысле. Творчество — это прежде всего видение. Это интуитивный способ познания мира, при котором художник подобен приемнику, подключенному к единому информационному полю Вселенной. Он не может ничего придумать, его задача лишь принять сигнал, воспринять высшее знание и адекватно передать его художественным языком. Настоящий творческий акт — это транс, мой друг. Бессознательный акт творения, в котором нам открывается истина. Так что нет, я не рисую с натуры. Просто наступает момент, в который я вижу — и переношу увиденное на холст. Вот, кстати, еще, взгляните.

Я взглянул. Сердце ударилось в груди с такой силой, что кровь от мощного толчка зашумела в ушах.

— Что это?

Мой собственный голос доносится до меня словно издалека.

— Это? А, это я называю «петербургский цикл». Начал почти год назад. Нравится? Картины несколько однотипны по содержанию, но, в конце концов, кто я такой, чтобы оценивать смыслы? Я лишь передаю их, и все.

Тело девушки распято на сером асфальте двора. Очертания окружающих предметов теряются в игре угловатых теней, но отчетливо виден багровый провал на месте груди и искаженное лицо, покрытое коркой запекшейся крови. Мисс Май. Студентка Театральной академии.

— Можно посмотреть на дату?

— Конечно, — Каин разворачивает картину и смотрит на тыльную сторону подрамника. — Так… сейчас… первое мая. А что?

За четыре дня до убийства.

— Вы говорите, что у вас цикл таких работ?

— Да… всего пять или шесть. Хотите взглянуть?

— Непременно.

Видимо, подключение к информационному полю, как называл его Каин, случилось с ним в мае: на картинах отсутствовали мартовская и апрельская жертвы. На последнем холсте мелькнула короткая юбка в красную клетку, черные волосы, рука, четко выделяющаяся белизной на сером, — и я отвернулся.

Каин, явно польщенный моим вниманием, принял это за знак восхищения.

Я смотрю на холст, установленный на мольберте и покрытый белой тканью.

— А что это?

— Это совсем недавняя работа, закончил вчера. — Каин взялся за краешек ткани. — Не поверите — не помню, как написал. Очнулся в половине шестого утра, в руках кисти, а на полотне — вот это.

И он сдернул покров.