Красные волки, красные гуси (сборник)

Да, подумал я, несправедливо. Сначала вытеснили нас с Дальнего Востока, пастбища все перепахали под плантации корнеплодов, рисовые поля осушили, а потом, когда целые племена, оголодавшие, обездоленные, стронулись с места и хлынули в Европу, явились такими спасителями… Спустились с неба на своих аэростатах… Понятно, как их тогда приняли! И помогли отбить нашествие, помогли построить панцирные машины, и зеркала, и катапульты… Неудивительно, что мы им покорились – сами просили, чтобы взяли наши земли под крыло. Тогда, согласно официальной истории, и началась эра воссоединения. К обоюдному процветанию…

– Если я скажу об этом… даже родителю… Он ведь арестует Адама – сразу же арестует. Знаешь, что сейчас в высших сферах творится? А как я Бучко в глаза смотреть буду? Особенно если окажется, что он не виноват – Адам!

– Ты что же, предлагаешь мне выяснить, виноват он или нет? Так я прямо подойду к нему и спрошу: «Адам, скажи мне по старой дружбе – не ты Пассаж взорвал?» А он мне так прямо и ответит.

– Но мне-то уж наверняка не ответит, – возразил Себастиан. Он порылся в кармане и вытащил пластиковый квадратик.

– Это еще что?

– Это пропуск. В Нижний Город теперь нужен пропуск. Я его на твое имя выписал.

Бланк наверняка спер у родителя. Ох, наплачется с ним его родитель, как пить дать, наплачется.

– Ты меня намерен впутать в какую-то очень неприятную историю, Себастиан.

– Пожалуйста, Лесь! Пожалуйста! Иначе – что мне остается?

Да он меня шантажирует, дошло до меня. Не пойду, он донесет на Адама – и на всех остальных тоже.

– Только руки на себя наложить…

– Хорошо, – устало сказал я, – хорошо. И откуда ты только взялся на мою голову!

* * *

Подол и впрямь был оцеплен – ничего серьезного, но взъезд перекрыт шлагбаумом и у шлагбаума стоят патрульные. Не мажоры, люди – видно, власти все же боялись обострять обстановку, – но все вооружены, все в касках и бронежилетах, при полном параде.

Я предъявил свой пропуск и удостоверение личности. Сказал, что представлял наверху картину из галереи «Човен» и теперь хочу известить владельца, что она пострадала при взрыве.

Меня пропустили. Правда, предварительно обыскали – на предмет оружия, я полагаю.

Бучко, пригорюнившись, сидел за застеленным газетами столом.

– Тебе самогону? – с ходу спросил он.

– Лучше вина, если осталось.

– Зачем – осталось? Целая канистра есть. Недавно заправил.

Я отхлебнул теплого вина, оно показалось мне чересчур кислым.

– Слыхал, чего творится? – вздохнул Бучко. – Говорят, поставят постоянные кордоны – теперь так просто не пройдешь… Хотел бы я знать, какие гады…

– Я там был, – сказал я, – этот твой… ученичок… потащил твой подарок в салон в Пассаже, хотел выставить…

Бучко слегка оживился.

– И что?

– Нет больше того салона.

Он вновь протяжно вздохнул.

– Еще бы немного, и у меня начали их брать, – грустно сказал он, – а, впрочем, хрен с ними… разве они чего понимают. Ладно, будь здоров.

– Тебе того же. – Я поднял стакан.

– Малый хоть цел?

– В шоке.

– Нежные они. – Он осуждающе покачал головой. – Кишки слабые.

– Брось, не такие уж они нежные. Вон как нас в свое время скрутили – и по сию пору оправиться не можем. А что до малого – так он там сидел с убитым родственником посреди этой кровищи… Я чего пришел? Худо дело, Игорь… Шум поднялся… Малый сказал, Шевчук у тебя держал что-то. Оборудование какое-то.

– Донести хочет, – спокойно поговорил Бучко.

– Хотел бы – уже донес. Неспокойно ему, понимаешь? Сам-то ты хоть знаешь, что это?

– Да мелочи это, – буркнул Бучко. – Он лабораторию хотел организовать… фармацевтическую… пока у мажоров допросишься… А я заодно попросил его фильтры мне на змеевик поставить. Он и поставил. А остальное забрал.

– Все равно. Подсудное же дело.

– А мне-то что? Да и потом, Лесь, хотели бы, так давно бы взяли Адама… А ты что, думал, он взрывчатку делает? Нет, он не стал бы. Он же врач, Адась, понимаешь? Он людей жалеет.

– Мажоров-то он не жалеет.

– А чего их жалеть, соколиков? Но Адась никогда не стал бы своих на клочки разносить. Не такой он человек.

Я встал.

– Спасибо, Игорь. Пойду я. Погляжу на эту его… лабораторию…

– Он что, дурак, по-твоему? – удивился Бучко. – А впрочем, может, и дурак. Иди, взгляни. Он на Петра-реформатора, десять, живет, Адась-то.

С Днепра дул сырой ветер, небо было серым, с розовыми переливами, точно распахнутая створка раковины-жемчужницы. Начал накрапывать мелкий дождик – теплый, совсем летний.

Домики по улице Петра-реформатора были низенькие, большей частью одноэтажные, окна начинались чуть не от земли, но за занавесками вполне можно было различить приличную модную мебель, а порою и хрустальные люстры, которых не постыдился бы концертный зал среднего размера. Зарабатывали в Нижнем Городе не так уж и плохо.

Но к дому номер десять это не относилось. Дверь обшарпана, звонок вырван с мясом. На стене надпись углем: «Бей мажоров!», поспешно затертая, но все равно различимая. Откуда-то сверху доносилось приглушенное воркование – я задрал голову; на крыше громоздилась шаткая, покосившаяся голубятня.

Шевчука я застал дома. Он даже не удивился, увидев меня.