Красные волки, красные гуси (сборник)

– Серебром, – сказал он, – хм… понятно. То есть… – Господи, что я такое говорю! – Он вообще кто, Уля?

– Зверь. – Ее дыхание, точно бабочка, трепетало у него на щеке. – Человек. Зверь. Все сразу. Чужак.

– Чужак?

– У нас таких давно не было. Старики рассказывали. Приходят с севера. Чужаки. Мы их боимся.

Я, наверное, сплю, подумал он, только сон какой-то вязкий. Хочешь выбраться, а не можешь.

– Отдали меня ему, чтобы был доволен. Чтобы никого не трогал. Я боялась, плакала, все равно отдали. Я два раза убегала, он меня находил. Всегда находил. Бил после. Крепко. А ты сильный. Ты меня увезешь. Увезешь ведь?

Если это сон, подумал он, тогда ладно. Тогда можно.

– Увезу, – сказал он.

Он обнял ее одной рукой – второй он придерживал ружье, поставив его между колен. Она прильнула к нему, она была горячая и по-прежнему пахла раскаленным на солнце металлом и горьким маслом. Грудь у нее была маленькая, точно у мальчика. А вот целоваться она не умела. Совсем.

– Ты будешь большим, – бормотала она горячечно, – будешь сильным. Теперь ничего. Не страшно. Мы уже совсем рядом.

Совсем рядом с чем? – хотел спросить он, но не спросил.

Темнота обволакивала их, как сухое войлочное одеяло, она и пахла, как сухое войлочное одеяло – пылью, горячей шерстью, чуть-чуть мышиным пометом.

Вверху, в проломе виднелось небо. Отсюда казалось, что звезд неимоверно много, некоторые из них были круглые, точно плоды, некоторые – словно бы шевелились, точно амебы или инфузории, а некоторые сверкали, как огни на елке, переливаясь синим, красным, желтым… Он никогда не видел такого звездного неба.

Он пошевелился; яма – в сущности, могила, – оказалась неожиданно просторной, он смог распрямить спину и даже привстать с колен, не касаясь при этом ни стен, ни земляного свода. Теперь он вспомнил, что и насыпь над могилой была гораздо выше и длиннее, чем над остальными; раза в два, а то и больше.

– Странная могила, – сказал он, чтобы сказать хоть что-то. – Почему такая большая?

– Так ведь это могила великана, – отозвалась Уля тоненьким голосом.

Ну да, верно. Почти на каждом кладбище здесь есть такая вот могила великана – скорее всего, групповое захоронение или место упокоения местного князька. Никто не помнит, что там внутри, но если спросишь, все говорят – могила великана.

– Здесь, наверное, есть змеи, – сказал он.

– Ну да. Змеи и лисы. Пойдем.

Она тихонько потянула его за рукав. Он пошевелил рукой и наткнулся на что-то холодное, гладкое, но тут же понял, что это ствол отставленной в сторону «ижевки». Он какое-то время колебался, потом отнял руку – если что, все равно стрелять в таком замкнутом пространстве равносильно самоубийству.

– Ты же говорила, выходить нельзя. – Он вдруг осознал, что вполне прижился внутри своего сна. Действительно, чему удивляться? Нельзя так нельзя. Снаружи, видите ли, караулит тварь с содранной кожей… ну да, бывает.

– Гнездо, – сказала она упрямо.

– Уля, – он покрутил головой, некстати осознав, что хочет пить, – ну подумай… куда нам сейчас это гнездо? Что мы его – с собой потащим? Зачем? Я тебя и так возьму с собой, я ж обещал…

(Если это сон, она просто растворится в нем, исчезнет, как ложка сахара в воде, если нет… документов-то у нее наверняка нет, никаких. Ладно, что-нибудь придумаем. Тем более, это все-таки сон).

– Нужно гнездо, – твердила Уля, продолжая тащить его за собой с той особой силой, которую поначалу в ней было трудно предположить.

Он покорно сделал несколько шагов во влажную тьму (наверное, здесь где-то действительно есть вода!), ударился макушкой о свод, пригнул голову, потом согнулся почти пополам, потому что коридор становился все уже и ниже, Уля шла впереди, юркая и невидимая во тьме, как ящерица-геккон.

Наконец тем шестым чувством, которое просыпается у людей, временно лишенных способности видеть окружающее, он угадал, что пространство расступилось, и он теперь стоит в некоей подземной полости, укрытой сверху плотным глиняным горбом.

– Ну и? – спросил он на всякий случай.

Уля молчала, звук ее дыхания мячиком отскакивал от гулких стен.

Он порылся в кармане, на ощупь достал обернутую вощеной тканью «ландриновую» жестянку со спичками, чиркнул. Красноватое пламя, отнесенное в сторону лаза, откуда они только что выбрались, осветило красно-бурое земляное возвышение, обрывки ковра, когда-то пестрого, а сейчас тусклого, точно изъеденная сыростью половая тряпка, вытянувшиеся на глиняном ложе кости.

– Ох, – сказал он.

Уля по-прежнему молча подобрала с земли сухую ветку и сосредоточенно подала ее ему. Но спичка погасла раньше, чем от нее успело загореться дерево, и в наступившей страшной, слепой темноте он поспешно чиркнул новой спичкой.

Новый красноватый огонек осветил длинные берцовые кости, длинные, уложенные вдоль тела огромные кости рук, огромный череп с чудовищными выступающими надбровными дугами и глубоко ушедшими в кость глазницами.

– Это… что? – спросил он растерянно.