Красный блицкриг

От группы офицеров отделился майор и, четко печатая шаг, пошел мне навстречу. Лицо этого майора поразило меня своей надменностью. В нескольких местах оно было исполосовано шрамами. Холодные, серые навыкате глаза смотрели поверх собеседника, ничего не выражая. Не доходя трех шагов, майор остановился, произнес по-немецки речь о том, что он несказанно рад в моем лице приветствовать славную Красную Армию и лично меня, генерала этой армии. Стоявший рядом с ним толстый полковник (наверное, один из белогвардейцев) перевел речь майора на русский язык.

Чтобы не ударить в грязь лицом, мне пришлось произнести почти «демосфеновскую речь».

После рукопожатий и представлений офицеров, приехавших с комендантом, со штабом моей бригады, комендант вежливо спросил, куда я изволю следовать. Я ответил, что имею намерение проехать в город и не понимаю, чем вызвана подобная задержка.

А разве генералу неизвестно, что согласно подписанному соглашению частям Красной Армии можно входить в город только после 14 часов? — тот час же осведомился комендант.

— Ничего не знаю о таком условии, — сказал я коменданту и добавил: — Даже если и имеется такое соглашение, оно, как я полагаю, не должно помешать мне навестить генерала Гудериана и засвидетельствовать ему свое уважение.

Комендант согласился со мной и предложил следовать в город в его машине.

«Может быть, в отказе ехать на одной машине с этим заядлым фашистом нарушаются какие-нибудь дипломатические тонкости?» — подумал я, слушая льстивую болтовню переводчика.

Приказав начальнику штаба начать движение танков в город с 14.00, я пошел к машине коменданта, знаком приказав своему шоферу следовать за мной. Я, конечно, допустил явную ошибку, поехав с фашистами один, без офицеров штаба и охраны. Машина неслась со скоростью 80–100 км/час. Перед самым Брестом слева к Варшавскому шоссе подходит другая шоссейная дорога. По ней двигалась большая колонна грузовых машин, которые, въезжая на Варшавское шоссе, преграждали дорогу нашей машине. Комендантская машина неслась с прежней скоростью. «Подстроили, гады! Стукнет сейчас грузовик!» — молнией пронеслось в голове.

Буквально в двух метрах от грузовика, въезжавшего на шоссе, шофер резко затормозил, свернув машину к самому кювету. Комендант выругал лейтенанта, высунувшегося из кабины грузовой машины, которая тут же остановилась, и мы поехали дальше. В глаза бросался образцовый порядок в колонне грузовых машин: дистанция между ними держалась безукоризненно, и на каждый сигнал нашей машины грузовики быстро сворачивали в сторону. На улицах города мы встретили несколько грузовых машин с солдатами. Они везли мягкие кресла, зеркала и большие узлы с каким-то добром. Я решил, что немцы увозят на вокзал награбленные вещи. На мой вопрос, предусматриваются ли табелем для штабов немецкой армии мягкая мебель и зеркала, комендант, после раздумья, ответил:

— Нет, конечно! Это, вероятно, какой-нибудь сердобольный лейтенант помогает красивой дамочке переехать с одной квартиры на другую.

— И для этого использует казенные машины и солдат? — удивленно спросил я. — У нас бы ему не поздоровилось!

— Не думайте, генерал Гудериан за такие дела также по головке не погладит.

— Так и должно быть. Военная служба требует порядка, — сказал я.

Мы остановились перед большим красивым домом, где размещался Гудериан со штабом. На площади перед зданием стояло несколько групп начищенных, наглаженных, чисто выбритых офицеров, они о чем-то весело разговаривали. Все вежливо приветствовали коменданта и внимательно рассматривали меня, в запыленном кожаном пальто и танковом шлеме.

Поднявшись на второй этаж, комендант попросил меня подождать в одной из комнат, пока он доложит Гудериану. Я решил снять кожанку и разговаривать с Гудерианом не как гость, зашедший на минуту, а как хозяин, начальник гарнизона города Бреста.

Несколько минут я разглядывал развешанные по стенам большого зала прекрасные картины Рембрандта, Ренуара; в промежутках между полотнами замечательных французских мастеров висели портреты нарядных князей Радзивиллов, Сангушко, ясновельможных гетманов Польши Потоцкого и Сапеги. Но вот в дверях зала появилась группа военных. В окружении офицеров шел маленький, сухонький генерал. Это и был Гудериан. Я поднялся навстречу. Генерал остановился, начал речь. Сначала старый лис заговорил о большой радости, с которой он в моем лице приветствует Красную Армию, затем пропел дифирамбы росту экономического могущества Советской России, перешел к перечислению заслуг Красной Армии в борьбе с многочисленными врагами, отдал должное «исконной дружбе с незапамятных времен» двух близких соседей — немцев и русских — и закончил здравицей Красной Армии.