Красный дождь

Пока телефон не работает, я занимаюсь в саду делами, которые не так сильно запущены, как остальные. Сразу ясно, что зимой было много дождей, а так как в этом году мы приехали раньше, чем обычно, то застали сохранившиеся на пуансетии почти бесплотные ярко-красные листочки — словно она специально задержалась, чтобы показаться мне в своем изумительном зимнем наряде. Она снова подросла, если не подрезать ее регулярно, вымахает приличное дерево. Пальмы стоят, прямые и стройные, концы нижних веток загибаются вверх, в начале сентября предстоит тяжелая работа. Третья юкка, которую мне в прошлом году пришлось подрезать, чтобы она не расползлась по всему участку, поняла намек и прилежно тянет вверх, к свету, длинные, острые, как кинжалы, листья. Высокий ствол венчает башенка крупных белых неторопливо расцветающих колокольчиков. Через три недели они раскроются до конца, а потом, всего через несколько дней, для них все кончится, и сухой стебель останется торчать, как memento mori, над узкими, острыми листьями.

Жизнь постепенно входит в привычный ритм. Леонор знакомит нас со своими котятами, но мы договариваемся, что она будет, как обычно, приходить одна. Она ест вместе с нами: кормящей матери необходимо хорошо питаться. Через две недели шерстка ее начинает блестеть, через три — вновь обретает снежную белизну. Она умеет сидеть, опершись кончиками передних лапок о край стола; после того, как она ослепла на один глаз, обоняние развилось у нее необычайно: стоит какому-то запаху привлечь ее внимание, она начинает принюхиваться, тянется носом в нужную сторону и просительно кладет меховую лапку на мою левую руку; живой янтарный глаз смотрит на меня, странно контрастируя с мертвым, прикрытым синей пленкой бельма. Остатки еды Леонор вытаскивает из мисочки и раскладывает по полу, выложенному красными плитками; не проходит и двух минут, как появляются муравьи: у них нюх раз в сто сильнее, чем у кошек. Эти трупоеды маршируют сомкнутым строем и в несколько минут сметают все, что выложила на пол Леонор.

Явление нового персонажа. Сперва, много раньше, чем я сам что-то слышу, раздается глухой, как похоронный колокол, лай Сарка, охотничьего пса Ксавьера. Чуть позже и до моих глухих ушей доносится шум мотора и хлопок заслонки почтового ящика, прикрепленного к стене сарая без дверей, служащего нам гаражом. Это уже не Хуан, возивший почту на велосипеде, это дамочка в белой майке и шлеме на скутере, выкрашенном в ярко-желтый почтовый цвет. Хуан переехал, объясняет она, они теперь живут в Риохе. Марту мучила ностальгия.

Но теперь он будет тосковать, замечаю я.

Она тоже так считает. Островитянам кажется, что материк страшно далеко. Она думает, что он когда-нибудь вернется. Ему нравится здесь: простор и свобода. Разве меноркианец может прижиться в таком городе, как Логронотам? Но перед отъездом Хуан заставил ее поклясться, что она будет доставлять мою почту аккуратно; о том, что иногда почты бывает очень много, он тоже ее предупредил. И о том, что не надо бояться пса, потому что пес сам боится людей.

Для меня он служит башенными часами; я точно знаю, на кого он лает и в котором часу. Вечером, в восемь с четвертью, когда мы садимся обедать, он лает на хозяина Принсе, который приходит с двумя огромными датскими догами чистить лошадь, а потом, в черной каскетке для верховой езды, скачет на ней по тропинке. Он виден мне над забором, я поднимаю стакан в его честь.

А он салютует, поднося хлыст к козырьку каскетки, и исчезает. Через полчаса он возвращается галопом, поднимая облако пыли, под аккомпанимент лая Сарка. Как раз в это время начинаются новости по испанскому телевидению. Я не хочу ставить спутниковую антенну и довольствуюсь тем, что здесь доступно. Множество убийц и убийств с живописными подробностями и портретами преступников крупным планом. Следом — лесные пожары, жертвы коррупции, пойманные с поличным мошенники, прикрывающие лица, вонючее болото политики, патетически-деструктивная оппозиция, которая не может смириться с тем, что проиграла выборы. Мстительность, crispaciyn [23].

Потом — картинки к международным новостям, которые я уже слышал с утра по Би-би-си: автомобильные аварии, разрушенные дома, жертвы, голод; за ними — разгул спорта. Но я смотрю не на экран, а в сад; Леонор вскакивает ко мне на колени. Я вижу, как медленно меркнет свет, и слушаю крики первых ночных птиц.

Кассиопея повисла у меня за спиной; если я встану в пять утра, то увижу на ее месте Орион и пойму, что скоро рассветет, а солнце здесь, на острове, светит по-настоящему — сияет, господствует, властвует надо всем.