Красный дождь в апреле

Ленька задумался. «Что делать? Пока он доберется до мастерских, будет уж часов двенадцать ночи. Да и кто там сейчас есть. И этого Коростелева сразу-то не отыщешь… До утра пробегаешь. А хозяин проверит: когда вернулся, во сколько, какова выручка. А ее-то кот наплакал. Что же делать? Куда и к кому идти?» Ленька глубоко вздохнул, провел языком по сухим губам. Огляделся. Слабый восточный ветер лениво сбрасывал с тополей увядшие листья. В холодной прозрачной синеве отчетливо слышны были грустные вздохи паровозов и резкие перестуки сцепок. Таур нервно перебирал ревматичными ногами и недовольно косился на Леньку. Крутые, бугристые бока Таура неровно вздымались и опадали. Леньке вдруг стало до слез жалко Таура. Все переживания вечера как-то снова встали в сознании и, чтобы не расплакаться, Ленька негромко, как мог грубее и жестче, прикрикнул:

— Работай, чего встал-то?

И дернул вожжи. Снял с рукава прилепившийся листок, — да, вот такие многоцветные листья любил собирать отец, собирать в букеты, охапки, рассыпать дома по полу. — Ленька снял листок и сунул в рот. Горечь успокаивала. Таур продолжал трястись вдоль Госпитальной к вокзалу.

III

Как он выбрался из вагона и очутился на холодных плитах перрона, Цвиллинг не помнил. Короткий обрывок сна: из водопроводного крана бьет тугая радужная струя. И никак нельзя напиться. Стоит чуть оторвать губы и рот пересыхает. При такой духоте кислого бы кваса…

— Дяденька, вы живой?

Цвиллинг разлепил веки. На плитах шевелились кружевные тени. Над головой раскачивался неуспевший сбросить листву вяз. Черные узловатые ветви уходили вверх, туда, где по-сентябрьски неуютно и сиротливо бледнела луна. Будто кто-то взял да и выплюнул в небо обсосанную лимонную дольку.

— Замерзнете, дяденька, — вновь услышал Цвиллинг тот же голос. С трудом повернул голову: перед ним на корточках сидел мальчишка. Сзади мальчишки белела стена. На ней краны и таблички: «Кипяток» и «Сырая». Ага, значит он пошел сюда пить и упал. Цвиллинг приподнялся и сел. Пошарил по карманам гимнастерки, наскреб махорки. Свернул тоненькую цигарку. Закурил.

— А ты, малыш, что здесь ночью делаешь?

В ответ сердито шмыгнули носом: видимо, обиделся, что назвали его малышом. Парнишка молча пожал плечами. Вынул кисет. Ловко свернул папиросу. Лихо чиркнул спичкой. Огонек ярко осветил лицо сидящего, заиграл на золотом зубе.

— Мы работаем, гражданин солдат, — он ткнул рукой вправо. Только тут Цвиллинг увидел, что в нескольких шагах от них, за деревьями, стоит небольшая киргизская лошаденка. — Второй год с Тауром развозим господ, то есть граждан. Отец ушел в шестнадцатом и пропал… Не встречал где Козлова Семена Порфирьевича? Нет, конечно, где там… Кого ни спросишь — не знают. Вот сколько солдат приезжает, а никто не встречал. Мать уж померла, не дождавшись…

Ленька прикусил язык: что-то разболтался не в меру. У солдата было доброе худощавое смуглое лицо, во рту поблескивал золотой зуб. Золотой зуб? Неужто это тот самый? Шпион? О нем сказал поручик: «большевистская сволочь», но большевики не шпионы. Отец всегда говорил о большевиках уважительно. Да этот ли человек, которого ищет поручик? Что золотых зубов нет у других? А все же, не о нем ли писано в записке? Уйти? Ведь ослушаться поручика — дело опасное. Ленька осмотрелся: рядом никого, ни души. Бросить больного? Может, и отец где-то в далеком разрушенном войной поселке лежит вот так же, одинокий и беспомощный…

Серые прищуренные глаза солдата смотрели доверчиво и с надеждой. Уйти и бросить его невозможно. Солдат громко вздохнул и стал сосать тухнущую цигарку.

— Вы не думайте, дяденька, я не маленький, я все понимаю…

Цвиллинг положил руку на плечо Леньке, под ватником прощупывались острые ключицы:

— Извини, брат, схватило, видишь, меня. Как всегда некстати. В темноте тебя за малыша принял, а ты вон герой какой! Извини…

— Дяденька, вы поручика Виноградова знаете, а? — приглушенно спросил Ленька и оглянулся. Нет, вблизи никого не было.

— Виноградова? — переспросил Цвиллинг. — Нет, не знаю.

— А Коростелева знаете? — и сердце у Леньки тревожно замерло.

— Слышал, — равнодушно, будто нехотя, произнес Цвиллинг и вдруг спросил:

— Как тебя зовут? Ленька. Ага, так вот, Ленька, просьба к тебе: подвези меня в больницу. К доктору мне надо, к доктору Войцеховскому…

И Цвиллинг смежил веки. Кружилась голова и страшно хотелось пить. И все же он поднялся и пошел к коляске. И тут Ленька увидел, что был он не солдат, а унтер-офицер. Это его смутило. Но вот погоны спороты… Вдруг где-то у вокзального здания хлопнул выстрел. Ленька побежал и помог Цвиллингу сесть: поехали!

Прохладный встречный ветерок приятно обдувал лицо. Цвиллинг снял фуражку и, не открывая тяжелых век, положил ее где-то рядом. Слабо стукнуло. Ленька обернулся: чего?

Цвиллинг приоткрыл глаза, вяло улыбнулся.

— Вези, вези, Лелька! То есть — Ленька… Это у меня сын — Лелька… Вези.

Мимо проплыл минарет. Среди мириада звезд резко чернела его остроконечная верхушка.