Красный флаг: история коммунизма

История Гэна Чансо и деревни Угун воплощает многие надежды и разочарования, связанные с так называемой советской моделью в Китае. Некоторые аспекты коллективизации могли привлечь определенную группу крестьян: трактора и крупномасштабное сельское хозяйство сулили такие богатства, которые мелкое хозяйство дать не могло, в то время как образование и социальное обеспечение обещали интеграцию и лучшие возможности в более широкой национальном сообществе. Но коллективизация вскоре создала новую иерархию: могущественный привилегированный пласт людей, которые часто проявляли себя деспотами и эксплуататорами. Крестьянство в целом оставалось на дне социальной иерархии, изолированное от остального общества Китая и привязанное к земле, над которой у них было меньше контроля, чем раньше. В то же время из сельской местности «высасывались» ресурсы и «вкачивались» в тяжелую промышленность, а система поощрений наносила вред производительности и в перспективе подготавливала почву для продовольственного кризиса.

Советская Восточная Европа прошла похожий, даже более болезненный путь коллективизации. Китай избежал жестокого «раскулачивания»; Китайская коммунистическая партия успешно убедила (или заставила) крестьян вступать в колхозы без полномасштабной кампании классовой борьбы. По всей вероятности, это стало следствием того, что сопротивление крестьян было сломано раньше, во время жестоких кампаний земельных реформ. Восточная Европа, однако, точно следуя советскому образцу 1930-х годов, начала одновременно и коллективизацию, и раскулачивание.

Давление, оказываемое на крестьян, было очень сильным, и в некоторых областях принуждение становилось более открытым, в других — не таким прямым: крестьяне могли покупать несельскохозяйственные товары в государственных магазинах, только являясь членами колхоза. Болгарский крестьянин объяснял: «Конечно, вам не нужно было вступать в кооператив, если вы не хотели быть обутыми и одетыми»^{771}. При этом, как и в СССР 1930-х годов, развернулось сопротивление. Крестьяне не доверяли чиновникам, которые приезжали из городов учреждать колхозы, и отказывались давать инспекторам информацию о том, что кому принадлежало. Более того, было нелегко убедить крестьян донести на своих влиятельных богатых соседей. Так, например, в румынской деревне Хирсени в долине реки Олт на юго-востоке Трансильвании партийные чиновники пытались убедить бедного крестьянина Николая Р. донести на его соседа, якобы кулака (chiabur) Иосифа Ольтына, который обещал ему 20 килограммов шерсти и 10 килограммов сыра за работу, но дал только самое малое количество шерсти низкого качества. Однако Николай защищал своего соседа: «Ольтын был хорошим человеком, который помогал бедным людям, даже если и был жадным»^{772}.

Крестьяне отдалились от коммунистов из-за потери своей земли. Новая марксистско-ленинская идеология, которая считала труд важнейшей добродетелью, была полностью противоположна морали многих крестьян, которые видели в землевладении и экономической независимости показатель своего статуса. Государство устанавливало высокие квоты на поставки продовольствия для рабочих и на финансирование индустриализации; все это приветствовалось еще меньше, чем раскулачивание и коллективизация. Крестьянка из венгерской деревни Сарошд к югу от Будапешта вспоминала свои напрасные надежды на то, что она сможет платить налоги государству, выращивая 1,7 гектара семечек: «Возвращаешься домой без единого пенни. Все уходило на налоги, не оставалось денег, даже чтобы купить фартук»^{773}. В самом колхозе зарплаты были низкими, а условия — плохими. Крестьянин болгарской деревни Замфирово вспоминает: «Это было ужасно. Я помню, как однажды чуть не упал в обморок в поле во время уборки пшеницы. Мы работали весь день при невыносимой жаре, работали руками, как раньше… Работа была тяжелой, а зарплата — низкой, всего лишь 80 стотинок в день, и любая плата натуральными продуктами из этого вычиталась. Люди оказались в затруднительном положении. Даже самым бедным, кто вступил в кооператив с небольшим участком земли, стало еще хуже. Я помню, как летом кто-то приехал в поле продавать пиво и содовую, но, несмотря на то что мы умирали от жажды, никто не мог себе позволить это купить»^{774}.

Как и в Китае, безграничная власть новой деревенской политической элиты Восточной Европы разжигала крестьянскую озлобленность. Квоты зависели от капризов колхозных чиновников. Тем временем крестьяне поняли, что люди, которые находятся выше в политической иерархии, получают больше денег за работу в колхозах, чем другие. Политика глубоко проникла в жизнь людей, а будущее сельских жителей зависело от взаимоотношений с новыми начальниками.