Красный гаолян

Отец не слышал приказа, он ничего не слышал. Маленькая худенькая фигурка отца мчалась по узкой насыпи, на ней играли пятна солнечного света. На подходе к насыпи отец выкинул тяжёлый пистолет, и тот приземлился на золотисто-жёлтый цветок латука с поломанными листьями. Раскинув руки, словно крошечный птенчик в полёте, отец нёсся к бабушке. На насыпи было тихо, можно было услышать, как оседает пыль, вода, казалось, лишь светится, но остаётся неподвижной, а гаолян под насыпью стоял безмятежно и торжественно. Маленькая худенькая фигурка бежала, но отец казался величавым и героически-прекрасным. Он пронзительно кричал «мама-мама-мама!», и это слово было насквозь пропитано кровью и слезами, родственной любовью и высоким порывом. Отец добежал до конца восточной части насыпи, перемахнул через заграждение из грабель и начал карабкаться по склону западного отрезка насыпи. Под дамбой промелькнуло окаменевшее лицо Немого. Отец добежал до тела бабушки и позвал её. Она лежала на насыпи, уткнувшись лицом в траву. На спине у неё виднелось два пулевых отверстия с рваными краями, из которых пробивался запах свежего гаолянового вина. Отец потянул бабушку за плечи и перевернул. Лицо бабушки не пострадало, на нём застыло серьёзное выражение, ни одна волосинка не выбилась из причёски, чёлка свисала на лоб пятью прядками, кончики бровей слегка опустились. Глаза бабушки были приоткрыты, губы казались пунцовыми на пепельном лице. Отец схватил тёплую бабушкину ладонь и снова позвал её. Бабушка распахнула глаза, и лицо расплылось в невинной улыбке. Она протянула сыну руку.

Грузовики японских чертей остановились у въезда на мост, гул моторов звучал то громче, то тише.

Какой-то высокий человек метнулся на насыпь и стащил вниз отца и бабушку. Это Немой подоспел как раз вовремя. Отец и опомниться не успел, как ещё одна пулемётная очередь, подобная порыву ветра, сломала и разбила вдребезги бесчисленное количество стеблей гаоляна у него над головой.

Четыре грузовика встали притык друг к другу и не двигались, пули, летевшие из пулемётов, стоявших на первом и втором грузовике, собирались в жёсткие ленты света, которые пересекались друг с другом, напоминая драный веер. То к востоку, то к западу от шоссе рыдал гаолян. Его поломанные конечности падали на землю или дугой летели по воздуху. От глухих ударов пуль, долетавших до насыпи, рождались пузыри жёлтой пыли.

Партизаны на склоне вжались в траву и чернозём, не шевелясь. Пулемётная очередь продолжалась три минуты, потом внезапно прекратилась; всё пространство вокруг грузовиков было усыпано золотистыми гильзами.

Командир Юй тихо скомандовал:

— Не стрелять!

Японцы молчали. Пороховой дым тонкими струйками плыл вслед за лёгким ветерком на восток.

Отец рассказывал мне, что в этой тишине Ван Вэньи, шатаясь, поднялся на насыпь. Он стоял там с дробовиком в руке, широко распахнув глаза и открыв рот, весь его вид выражал страдание. Ван Вэньи громко крикнул: «Жена-а-а-а!», — но не успел ступить и двух шагов, как несколько десятков пуль пробили в его животе огромную сквозную дыру в форме месяца. Пули с ошмётками кишок с шумом просвистели над головой командира Юя.

Ван Вэньи тут же свалился с насыпи и скатился к реке, по другую сторону моста от своей жены. Его сердце ещё билось, голова осталась целой и невредимой, а душу пронзило необычное чувство полного понимания.

Отец поведал мне, что жена родила Ван Вэньи одного за другим трёх сыновей. На гаоляновой каше детишки росли пухленькими, толстощёкими и очень подвижными. Однажды Ван Вэньи с женой ушли в поле мотыжить гаолян, сыночки остались играть во дворе, а над деревней пролетел со странным жужжанием двукрылый японский самолёт. Самолёт снёс яйцо, которое упало во дворе Ван Вэньи, и все трое сыновей разлетелись на мелкие кусочки, которые попали на конёк крыши, зацепились за ветки деревьев, размазались по стенам… Стоило командиру Юю поднять знамя борьбы с японцами, как жена Ван Вэньи привела к нему мужа…

Командир Юй скрежетал зубами от ярости, не сводя взгляда с Ван Вэньи, голову которого уже наполовину скрывала вода. Он снова тихо прорычал:

— Не двигайтесь!

8

По бабушкиному лицу скакали гаоляновые зёрнышки, вылетающие из колосков, и одно зёрнышко попало прямиком между слегка приоткрытыми губами и лежало на белоснежных губах. Отец смотрел, как ярко-алые губы бабушки постепенно бледнеют, задыхаясь, он звал её, и слёзы в два ручья капали ей на грудь. Под гаоляновым дождём бабушка открыла глаза, они сияли перламутровым блеском. Бабушка сказала:

— Сыночек… а где твой названый отец…

— В бою!

— Он и есть твой родной папа…

Отец покивал.

Бабушка попыталась сесть, её тело дёрнулось, брызнули две струи крови.

— Мам, я схожу за ним, — сказал отец.

Бабушка махнула рукой, потом внезапно села.

— Доугуань… сыночек… помоги мне… давай вернёмся домой… домой…