Красный гаолян

За эти три дня прошла ещё одна гроза, бабушка увидела справа от дороги участок размером с мельничный жёрнов, где гаолян завял и выделялся белым пятном посреди тёмной зелени. Бабушка поняла, что сюда ударила шаровая молния. Она помнила, как в прошлом году от удара молнии погибла её семнадцатилетняя подружка Красотка, волосы у неё тогда обгорели, одежда была разорвана в клочья, на спине остался рисунок из продольных и поперечных линий, некоторые поговаривали, что это небесное головастиковое письмо.[44] По слухам, Красотка угробила ребёнка из-за своей жадности. Описывали это во всех подробностях. Якобы Красотка поехала на рынок, на перекрёстке услыхала детский плач, подошла и увидела свёрток, а внутри него — розового новорождённого мальчика и записку, в которой говорилось: «Отцу восемнадцать, матери тоже, когда луна висела прямо над головой, родился наш сынок по имени Луси,[45] только вот отец уже женат на большеногой Второй сестрице Чжан из Западной деревни, а мать должна вот-вот выйти за парня в шрамах из Восточной деревни. Они скрепя сердце вынуждены бросить свою кровиночку, отец рыдает, да и мать утирает слёзы, затыкает рот, чтобы не расплакаться, боится, что прохожие услышат. Ах, Луси, Луси, радость придорожная, кто тебя подберёт, тому ты и станешь сыном. В пелёнки завернули один чжан узорного шёлка и положили двадцать серебряных долларов. Простим доброго путника спасти жизнь нашего сына, приумножив добродетель». Поговаривали, что Красотка забрала шёлк и серебряные доллары, а младенца выбросила в гаоляновое поле, вот потому-то её и поразила молния. Бабушка близко дружила с Красоткой и, разумеется, не верила в подобные сплетни, но, когда она размышляла о человеческой жизни, о том, что не угадаешь, жив будешь или помрёшь, её сердце неизменно сжималось от тоски.

После грозы с ливнем дорога всё ещё была влажной, от яростных дождевых капель на ней образовались выбоины, заполнившиеся жидкой грязью. Ослик снова оставлял за собой чёткие следы. Похожие на звёздочки васильки казались уже немного поблекшими, листья и цветы забрызгала грязь. В траве и на листьях гаоляна прятались кузнечики, ниточки их усиков подрагивали, прозрачные крылышки раскрывались, как ножницы, издавая жалобный стрёкот. Длинное лето подходило к концу, и в воздухе уже витал торжественный запах осени, орды саранчи, предчувствующие её дыхание, выбирались на дорогу с набитыми семенами животами, чтобы вонзить зады в твёрдую поверхность и отложить яйца.

Прадедушка отломал стебель гаоляна и хлестнул по крупу уже изрядно притомившегося ослика, тот поджал хвост и на несколько шагов перешёл на рысцу, а потом снова вернулся к неторопливому темпу. Явно довольный собой, дедушка мурлыкал под нос популярную в дунбэйском Гаоми ханчжоускую оперу, не попадая в ноты: «У Далан[46] выпил яд, худо ему стало… кишки сразу затряслись, всё внутри дрожало… взял урод себе красавицу жену и накликал страшную беду-у-у-у… помирает У Далан от боли в кишках, только ждёт, когда же явится братишка… Младший брат домой примчит, за убийство отомстит…»

Слушая нескладное пение прадедушки, бабушка чувствовала, как трепещет сердце, как изнутри её пробирает ледяная дрожь. Перед глазами тут же ярко предстал образ того свирепого юноши с мечом в руках. Что он за человек? Что собирается делать? Ведь она этого смельчака и не знает толком, думала бабушка, а они уже близки, как рыба и вода. Их единственный «встречный бой» вышел поспешным, не разобрать, то ли сон, то ли явь, и вызвал у бабушки замешательство, словно бы она встретилась с призраком. Решив, что нужно покориться судьбе, бабушка тяжело вздохнула.

Она доверила ослику идти без поводьев, а сама слушала, как отец, перевирая ноты, исполняет арию У Далана. Так незаметно они доехали до Жабьей ямы. Ослик опустил голову, потом поднял, втянул ноздри, стал бить копытами по земле и ни в какую не хотел идти вперёд. Прадед стеблем гаоляна хлестал его по заду и задним ногам, приговаривая:

— Ну-ка, ублюдок, шагай! Мерзкий ты осёл!

Гаоляновый стебель свистел и хлестал ослика, но тот не просто отказывался идти вперёд, но ещё и пятился назад. В этот момент бабушка учуяла омерзительную вонь, от которой волосы вставали дыбом. Она спрыгнула на землю, рукавом прикрыла нос и потянула ослика за поводья. Ослик вскинул голову, открыл пасть, и его глаза наполнились слезами. Бабушка уговаривала его:

— Ослик, миленький, сожми зубы и иди, нет таких гор, на которые нельзя подняться, и таких рек, которые нельзя пересечь.

Ослика бабушкины слова тронули, он тихонько заржал, поднял голову, а потом помчался вперёд и потащил бабушку за собой, да так, что её ноги едва касались земли, а полы одежды развевались, словно красные облака, летящие по небу. Проносясь мимо трупа разбойника, бабушка искоса глянула на него. В глаза бросилась отвратительная сцена: туча жирных опарышей объела плоть покойника так, что остались лишь ошмётки.