Красный Герцог

Лес никак не жалел своего гостя: ветки царапали кожу, корни и камни отбивали ноги. Вечер подходил к концу, тени сгущались, и, из земли росли страшные образы, скрываясь в тенях деревьев. Весь этот древний страх тянулся к юноше. Последние надежды на удачный поиск испарялись, Генрих был готов похоронить себя в этом лесу. Если Анны не станет, не станет и его самого. Упав на колени он облокотился об одно из толстых деревьев, что уже много веков росли в лесу и служили домом для огромного количества зверей. Норы, дупла, ветки — всё дерево было как огромный отель для животных. Генрих плакал, он не мог сдержать свои слёзы, он сдавался. Издав последний неистовый крик и вложив в него все силы и горе, офицер начал бить кулаками в беззащитное древо. Нанося один удар за другим, он ощущал ужасную боль, что нарастала в его кулаках. Но он продолжал бить и бить, будто этот акт слепого гнева способен вернуть его сестру. Облокотившись на дерево, юноша соскользнул с окровавленной опоры. Смола и кровь создали ужасную смазку, которая покрыла весь столб и костюм Генриха. Дрожащими руками он взялся за свои колени и свернувшись калачиком начал плакать. Ничего не оставалось кроме боли. На себе он ощущал осуждающие взгляды животных, чей покой он посмел нарушить.

Какой был смысл что-то продолжать, на что-то надеяться, бороться, когда единственное, ради чего жил Генрих исчезло. Единственный смысл жизни, маленькое сокровище в дрожащих и испуганных руках ускользнуло. Это было жестоко, жалко. Генрих хотел раствориться в земле, в которой он лежал. Давно исчез отец, потом мать, теперь Анна, остался только Генрих. Он был готов отдать всё, сделать что угодно, лишь бы его сестра осталась жива и невредима, ведь она являлась последней частью его семьи, последним воспоминанием о том, что жизнь когда-то не была такой мрачной и жестокой.

«Твоей сестры здесь нет. Может быть она еще жива, не время сдаваться!» — прозвучал голос его старого друга в голове. Так говорил Вольфганг, в тот день когда Генрих похоронил свою мать, сжёг дом и обрел новый смысл жизни. Этот клочок воспоминания был как свет маяка в тумане. Он показывал правильный путь. Желанный путь.

— Не время сдаваться! — повторил про себя Генрих.

Облокотившись руками на мокрую почву, он смешал землю с кровью, что капала из разбитых кулаков. Постояв минуту и собравшись силами, ему удалось отправиться на дальнейшие поиски. Теперь он не кричал — силы окончательно покинули его, он молча шел вперёд, ломая хрупкие ветки. Словно опьянённый, он ощущал все свои чувства ненастоящими, надуманными и отдалёнными. Будто наблюдал эту картину в своём воображении, читая старую книгу.

Что-то маленькое лежало на сырой земле, настолько маленькое, что в начале походило на животное, на полевую мышь или белку. Сократив дистанцию, Генрих увидел туфельку. Маленькая обувь поместилась у него в руке, коричневый шлепанец, детский. Трясущимися руками, Генрих сжимал свою находку, ещё сильнее испачкав её. Каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего, юноша боялся найти другой след.

Офицер остановился, вдали от себя он видел, как у старого дуба стояла маленькая девочка в тёмно-синем платье. Такого же цвета, как и шторы в комнате Анны. Видение стояло и смотрела на верхушку дерева, пытаясь что-то увидеть. «Уходи…» — сказал Генрих полушепотом. Тратя последние силы на попытку избавиться от назойливой галлюцинации, созданной его измученным сознанием. «Уйди!» — сказал он громче, но не смог выдавить из себя даже жалкое подобие крика. Генрих никак не верил, что там могла стоять его сестра, в этом выдуманном платье, с таким запоминающимся, болезненным цветом. Девочка развернулась и, увидев Генриха, побежала к нему, вскинув руки перед собой. Ощущение толчка вернуло Генриха в реальный мир. Эта была не иллюзия, не мираж. Это было что-то настоящее. Живое. Он направил глаза вниз и наконец признал в девочке свою сестру. Живую и здоровую. Юноша упал на колени и обнял её. Он плакал ей в плечо, а она не понимала причины. Она не знала, что её уже успели похоронить.

Уткнувшись лицом в маленькие плечи, Генрих чувствовал, что утыкается в маленькие клочки грязи. Некогда ярко-голубое платье стало тёмно-синим из-за детской непредусмотрительности и неосторожности. Генрих был рад, осознавая, что ошибся.

— Пошли домой, — сказал он шепотом ей на ухо. Генрих наконец назвал это место своим домом. Не «замок», не «Норденхайн», а дом — такое тёплое и успокаивающее слово.