Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

– “На подставке лежали жареные сони c приправой из мака и меда…” Я полагаю, господа, бозы для этого подойдут… “Были тут также и горячие колбаски, сирийские сливы и гранатовые зерна…”

Игорь опять приподнялся и крикнул:

– Все, все как у древних! Только гранаты, граждане, ненастоящие… из шоколада… но все, как надо, с чекой, взрывателем… Да, мне-то налейте!

– Ты умрешь от этой водки… – процедила наконец Татьяна. – Вылезай… и заканчивай этот балаган!

Темноликая девица с желтыми губами, похожая на цыганку, мигом поднесла Игорю стакан.

– Эта, что ли? – вдруг взвизгнула Татьяна, указывая на красотку. Та хладнокровно удалилась.

Как бы не слыша жену, допив водку, Игорь продолжал все так же возлежать на боку, опершись, как Стенька Разин, на локоть.

– Я тебя спрашиваю!.. – закричала Татьяна и толкнула гроб, тот поехал по столу.

Игорь, укоризненно глянув на нее, протянул:

– Ты чё? Это же Лиля, дочь Федора… нашего прокуратора… Эмма, читай дальше!

– “Мы увидели другой поднос, а на нем птицы и свиное вымя…”

– Глухари, бля… – пояснил Игорь жующей толпе.

– “И посередине – зайца, украшенного крыльями, как бы в виде Пегаса…”

– Маргарет! – вдруг заверещал из гроба Игорь. – А почему ты молчишь?

Ток, ток!.. говори!.. Машка!

Гувернантка пожала плечами, что-то негромко пробормотала.

– Громче, чтобы все слышали! Господа, она здорово матерится по-русски! Господа, она истинная англичанка из Глазго! Ее зовут как

Маргарет Тэтчер! Обожаю Тэтчер!.. Ритка!..

…

– А вы почему не пьете? – хохоча и приплясывая, спросил у Валентина

Петровича священник (или ряженый). – Господь бог не возбраняет играть во смерть, испытывать себя. Сказано же в книге Бытия, Господь заповедал помнить о спасительном страхе смерти… а вот дьявол сказал: нет, не умрете… почему беспечные люди так и живут, будто будут жить вечно…

– Все привезено из Москвы, господа, заказано в ресторане “Прага”… – объяснял, обходя гостей, сын Игоря. Как всегда, он был в черной рубашке, на рукаве закрученная свастика – знак РНЕ.

Вон оно как! Хотя… что мальчик сделал дурного? Отец попросил помочь в развлечении – он помогает. Учится приемам боя – сейчас это полезно. Ты главного о нем не знаешь – что он думает о жизни, о любви, о женщинах, о смерти. Попробуй с ним поговорить.

– Андрей… – Углев мягко улыбнулся. – Не думаете поступать куда-нибудь? Отец ваш сказал, что со спортом не получилось… может быть, вы бы пошли на физику или занялись экономическими дисциплинами?

– Там будет видно, – холодно ответил парень и прошел мимо старика, как мимо пустого места.

Н-да, недружелюбие так и сквозит из богатых малышей, если это, конечно, не поза, благоприобретенная у телевизорного экрана. Кто знает, может быть, в глубине души он робкий и нежный человек. Но кто и как проникнет за его защитную кору? Наверное, лишь любовь это может, девочка, красота? Но что-то не видать в компании русских самураев юных дев… это опасно… Надо будет непременно с ним поговорить.

– И сыр у нас классный, – дергаясь в красном гробу, кричал Игорь. -

И тарталетки, и угорь, и черная икра.. Ешьте, вспоминайте меня!..

Почему никто не плачет? В древнем Риме плакали!

И к нему немедленно подошла женщина с серым лицом, с распущенными волосами. Она давно стояла поблизости, готовая к тому, чтобы зарыдать, да ей не давали сигнала.

– На кого ты нас покинул?.. – зарыдала она. – Как же мы без тебя жить будем?.. Бесценный наш, милый…

Татьяна повернулась и пошла прочь, к “феррари”, мотор взвыл, и машина полетела вверх, в город…

Кто-то бубнил, объяснял Углеву (ага, все тот же священник):

– Хотел прямо в церкви чтобы отпели… ну, на это мы пойти не можем… это было бы богохульство… – и, потянувшись к уху Валентина

Петровича, доверительно шепнул: – Обиделся на нашего владыку, надеялся на орден… А меня вы не помните, я в девяносто седьмом кончал?

– Конечно, помню, – ответил Углев. Он вспомнил: Сима Попкин, над его фамилией издевались, ученик был средний, жалкий.

Подбежал Калачевский, он был возбужден, сверкая глазами, смотрел на свою жену, как читает она Петрония:

– Все-таки красавица, а? Вот она – актриса! Ей бы в театре работать!

Углев с мягкой привычной улыбкой кивнул. У Калачевских до сих пор не было детей, и трудно сказать, Эмма ли все откладывала возможность родить ребенка, или здесь было виновато чье-то нездоровье. В последние годы Калачевский резко постарел, лицо словно кошка оцарапала, глаза к вечеру красноватые. Учитель он неплохой, ростом высок – детям нравится, но то ли провинциальная скука его сломала, и он втайне пьет, то ли его вправду точит некая болезнь…

– Валентин Петрович, – вдруг негромко обратился к директору школы молча стоявший рядом Чалоев. – Хотел с вами на два слова.

– Слушаю вас.

Чалоев повернулся спиной к Калачевскому, к столу. Он, кстати, здесь не пил и не ел ничего, как и Углев.