Это он, носясь под большевицким огнем на своей белокрылой «Сагите» по взбудораженной гавани, принимал на борт обезумевших мужчин, женщин, детей, подавал помощь перегруженным транспортам и пытался даже вытащить на буксире пароход с одесским институтом благородных девиц.
Его ли вина, что стальной трос не выдержал непосильного напряжения и одесские институтки остались в порту?
В дальнейшей судьбе русского беженства, сэр Джордж Уонтвен проявил те же черты рыцарской доблести в соединении с лучшими мотивами британского сердца. Когда транспорты, скученные в водах Босфора, переживали тысячу и одну муку подневольного карантина, адмирал собственной персоной посещал пароходы с тифозными, ободрял пассажиров, отдавал распоряжения о поставке медикаментов и припасов за счет своей личной казны.
А когда маленький доброволец «Томск», собравшийся в далекий владивостокский рейс, в течение семи суток тщетно добивался разрешения турецких властей на право свободного выхода из цареградского порта, сэр Джордж Уонтвен уладил дело в несколько коротких минут.
Кое-кто утверждал, что подобному обороту вещей пассажиры обязаны молодой русской женщине, именно той, которой английский адмирал, с особой нежностью и усердием, жал на прощанье маленькую белую ручку…
Впрочем, справедливость требует указать, что со всеми пассажирами сэр Джордж простился ласково и тепло, пожелал счастливой дороги и, спускаясь по трапу, воскликнул:
— Олл райт!.. До свиданья, друзья!.. Я надеюсь, мы с вами еще увидимся!
Чёрез минуту загудела труба.
Стальной дрожью заколотилось чрево отходящего парохода. Засвистели свистки, загрохотали лебедки, тяжелая якорная цепь протянулась по палубе. «Томск» развернулся, плавно описал полукруг и направился к выходу.
В сизой дымке, вонзаясь в лазурное небо, еще сквозили чеканные стамбульские минареты. Зеленели оливковые сады. Позлащенная солнцем горела фиолетовая вода. Отражаясь сонной сказкой, сверкал дворец Долма-Бахче. Чернели кипарисы Скутари. Точно белогрудая чайка, белела «Сагита».
Адмирал, стоя в катере во весь рост, махал белой фуражкой, и его сухое, бритое, исхлестанное ветром лицо запомнилось навсегда…
Пароход добровольного флота «Томск», предводимый капитаном дальнего плавания, Мартыном Берзинем, насчитывал в составе команды старшего штурмана, трех механиков, кока и девятнадцать матросов.
Кроме того, имелось известное количество пассажиров.
Всех пассажиров, по упрощенному признаку, можно было подразделить на две группы — статскую и военную.
Первая из них состояла из лиц весьма разнообразного типа. Здесь были отставные министры украинского правительства, перестроившие, с крушением гетмана, самостийную ориентацию в сторону колчаковской великодержавной идеологии, готовившиеся предложить свои силы и опыт новой сибирской власти.
Министры занимали каюты первого класса.
Было несколько полтавских помещиков, сумевших в ударном порядке сменить украинские карбованцы на более прочную английскую валюту, влекомых к неведомым берегам, в поисках более тихой, обеспеченной от политических штормов гавани.
Черноземные помещики со своими супругами довольствовались каютами второго класса.
В третьем классе помещались литераторы, журналисты, студенты, особы мало известных и вовсе неизвестных профессий.
Что касается лиц второй группы — штаб- и обер-офицеров различных родов оружия, сухопутных, морских и воздушных, в количестве двенадцати человек — последние, из соображений экономических, были размещены в трюме.
Это был небольшой сборный отряд, спаянный, однако, воинской дисциплиной и, как некие аргонавты, плывший в таинственную Колхиду. Но не в поисках золотого руна, а в более высоком стремлении к боевой удаче на снежных сибирских полях. И не чернокудрый грек, воитель Язон, а рыжеволосый и седоусый, с легкой проплешиной на затылке, бравый, трижды контуженный, армейский полковник Громыко стоял в голове белогвардейской дружины.
Совершенно особое положение занимала молодая русская женщина, по имени Антонина Васильевна.
В распоряжение молодой пассажирки, по приказу английского адмирала, был отведен целый салон, наполненный, точно оранжерея, левантинскими орхидеями, пионами и нарциссами, пышными хризантемами, ирисами, левкоями, букетами алых роз из бывших садов падишаха.
Четыре английских матроса еще накануне завалили каюту молодой женщины коробками и картонками различных фасонов. Благосклонная любезность сэра Джорджа Уонтвена не укрылась от внимания пассажиров.
— Адмиральша! — прошипела госпожа Кулябко-Корецкая, супруга украинского министра.
Кто-то поддакнул, кое-кто засмеялся, кое-кто с удовлетворением оглядел стройную фигурку в белом костюме, с широкополой соломенной шляпой на голове.
Поздним вечером «Томск» вошел в Дарданеллы…
Ротмистр Елита фон Вольский был первым из пассажиров, который в короткий сравнительно срок, едва ли не на параллели Лесбоса, завязал знакомство с молодой русской женщиной.