Красный хоровод (СБОРНИК)

Однако, кроме убийства, налицо был грабеж. Исчезли часы, золотой портсигар и перстень с фамильным гербом, который барон носил на указательном пальце.

Неизвестно по какому пути направилось бы расследование, если бы ротмистр Нереновский, дошлый и опытный командир пятого эскадрона, с чутьем истинного Шерлока Холмса, не обратил внимания на два обстоятельства. Оконное стекло оказалось выдавленным не снаружи, а изнутри. На денщике, под гимнастеркой, оказалась свежая, только что, по-видимому, надетая рубаха.

Добровольский был арестован.

Когда же к утру нашли зарытые в саду, под кадкой с зелеными фикусами, часы, перстень, золотой портсигар и окровавленное белье денщика, последний перестал запираться:

— Я порешил командира!.. Заел меня, дьявол!

Денщик рассказал все, без малейшей утайки. Мотивом преступления послужило отношение к нему барона. Он не бил его, одаривал нередко деньгами и, по-своему, даже баловал.

Но за пылинку на сапоге, за крошку на обеденной скатерти, имел обыкновение подзывать к себе, не возвышая голоса, спрашивал: «Добровольский, это что?» и награждал щелчком в нос.

Это делалось каждый день, каждый час, по малейшему поводу, с убийственным методизмом и хладнокровием. Денщик неоднократно умолял об отчислении его в эскадрон. Но командир, из-за бравой внешности гусара, продолжал держать его при себе.

Офицеры подтвердили справедливость слов Добровольского.

Вдобавок, только на днях, он вернулся из имения, получив в подарок от больной баронессы серебряные часы, за усердную службу.

Сухой педантизм командира довел денщика до исступления.

Он зарубил его сонного, на кровати, его же собственной саблей…

Военная дисциплина сурова и не знает пощады.

Военный суд не мог принять во внимание смягчающих вину обстоятельств. Преступник был приговорен к расстрелу.

Он выслушал приговор совершенно спокойно. Только чуть дрогнул черный ус над губой.

Вдова убитого обратилась с прошением на высочайшее имя о помиловании. Но прошение было задержано из опасения, чтобы царь не смягчил приговор.

Через неделю, в присутствии полка и специально вызванного эскадрона смоленских улан, Добровольский был расстрелян на полковом стрельбище…

И в темные осенние ночи, когда ветер кружил по полям и пел старую литовскую песню, гусарам долго мерещилась тень расстрелянного солдата, бродившего в белом саване по Ольгину Штабу…

Желтая опасность

Речь идет не о желтоликом воинстве мукденского маршала Чжанзолина и не о символической картине, когда-то приписывавшейся германскому кайзеру:

«Народы Европы, оберегайте ваши священные блага!»

Это, всего на всего, воспоминание о человеке, носившем оригинальную кличку Желтой Опасности, по причинам ничего общего ни с картиной Вильгельма, ни с народами Срединной империи не имеющим…

Генерал-адъютант генерал от кавалерии Павел Карлович Ренненкампф был, в свое время, личностью широко популярной.

Одни возводили его чуть ли не на ступень национального героя. Другие рассматривали, как одну из самых мрачных фигур рухнувшего самодержавия. На мой взгляд и то и другое ошибочно…

Кто знает Ковно, тот знает, конечно, знаменитое Пожайское поле, с его песчаными, напоминавшими закаспийские степи бурханами, с чахлым сосняком и кустарником, с тихим Неманом, катившим внизу величавые, воспетые Мицкевичем, воды.

На крутом берегу сверкал золочеными маковками старинный Пожайский монастырь, хранивший мощи святых угодников и легенду о литовском боярине Паце и его красавице-дочке Нарее. По преданию отец и дочь похоронены в общей могиле, под папертью монастырского храма, в наказание за кровосмесительство.

Уже не преданием, а минувшею былью веет от могильной плиты в монастырской ограде, с покоящимся композитором Львовым, творцом старого русского гимна. Он погребен там в 1870 году.

Пожайское поле — кавалерийское поле, на котором, в весеннее время, алели малиновые фуражки новороссийских драгун, серебряной трелью заливались рыжие лошади и тучи песку подымались под копытами эскадронов. Парады и летние сборы дивизии вносили еще большее оживление. Голубели, как васильки, доломаны елисаветградских гусар. Как белые одуванчики, пестрели лацкана на уланках смоленцев.

В этой именно обстановке пришлось познакомиться с Павлом Карловичем Ренненкампфом и несколько лет подряд наблюдать его очень близко. Сопровождать в постоянных разъездах, ночевать в одной избе, а в минуты вынужденного досуга, резаться с ним в его излюбленный винт, с двенадцатью картами в прикупе…

В жизни этого человека, в его блестящей карьере и совершенно бесславном закате, есть много незаурядного.

Кто бы подумал, например, что крупная служебная неприятность положит начало его быстрому выдвижению из сонма многочисленных сверстников по Генеральному штабу?

Между тем, это так.

Девятисотые годы застают никому неизвестного полковника Ренненкампфа в должности командира Ахтырского драгунского полка. Инцидент на балу в гарнизонном собрании — демонстративная неподача руки начальнику штаба дивизии, полковнику Рихтеру, кладет начало дальнейшему.