Красный корсар

— Мы пережили беспокойное утро, — продолжал Корсар, невольно выдавая свои мысли и говоря так тихо, что слова его не могли быть услышаны никем, кроме его помощника. — Вам еще никогда не приходилось стоять на краю той страшной пропасти, что зовется мятежом?

— Страдает тот, в кого попадает пуля, а не тот, кто только слышит ее свист.

— Я вижу, и вам досталось на вашем корабле. Не расстраивайтесь по поводу враждебности этих парней. Мне известны все их сокровенные мысли, и вы скоро в этом убедитесь.

— Сказать по правде, зная ваших людей, я бы никогда не мог спать спокойно. Всего несколько часов бесчинства — и корабль может быть захвачен властями, а сами вы попадете…

— … в руки палача? А вы разве нет? — быстро спросил Корсар, и в голосе его зазвучали нотки недоверия. — Ухо привыкает и к свисту пуль. Я слишком часто и подолгу смотрел в лицо опасности, чтобы дрожать при виде королевского флага. Да мы обычно и не ходим вдоль этих ненадежных берегов; острова и Испанская равнина куда более безопасны для плавания.

— И все же вы осмелились появиться здесь именно теперь, когда после победы у адмирала развязаны руки и он может бросить против вас большие силы…

— У меня были для этого причины. Не так-то легко стать только командиром и побороть в себе человека. И если я временно забыл свой долг ради простых человеческих чувств, то пока это никому не повредило. Мне надоело преследовать беспечного испанца или загонять в порты сторожевые катера. Наша жизнь полна бурь, за это я и люблю ее: для меня и мятеж имеет свою прелесть.

— Измена претит мне. Перед ней я теряюсь и становлюсь похожим на наглеца, чья смелость исчезает в темноте. Я не отступлю перед лицом врага, в этом вы сами убедились, по спать на пороховом погребе не в моем вкусе.

— Это с непривычки. Игра есть игра, какова бы она ни была. Человек равно привыкает и к тайным проискам, и к открытой опасности… Тише! Сколько пробило склянок — шесть или семь?

— Семь. Люди еще спят. В свой час они проснутся, как по команде.

— Хорошо. Я испугался, не упустили ли мы время. Да, Уайлдер, я люблю опасность. Она не позволяет угаснуть душевным силам и дает выход лучшим сторонам человеческой натуры. Вините в этом необузданность моих страстей, но даже противные ветры таят для меня наслаждение.

— А штиль?

— Штили милы для мягких натур, они не требуют борьбы. Стихиями нельзя повелевать, но зато с ними можно сражаться.

— Неужели вы принялись за трудное ремесло ваше…

— «Ваше»?

— Я мог бы сказать «наше», так как теперь и сам стал пиратом.

— Но вы еще новичок, — продолжал Корсар, мысль которого уже ушла дальше, — и я безмерно счастлив быть вашим духовным отцом. Вы мастер говорить обиняками, не касаясь главного, и, надеюсь, окажетесь способным учеником.

— Но не кающимся грешником.

— Это неизвестно; у всех есть минуты слабости, когда мы видим жизнь такой, как она описана в книгах, и чувствуем себя грешниками там, где должно наслаждаться. Я ловил вас, как рыбак вываживает форель. Я знал, что могу ошибиться, но, в общем, вы оказались мне верны, хотя впредь мне не хотелось бы, чтобы вы отгоняли дичь от моих сетей.

— Когда и как я это делал? Вы же сами сказали…

— … что вы прекрасно управляли «Королевской Каролиной» и она потерпела крушение по воле неба?.. Нет, речь идет о более благородной добыче, а не о той, которую может закогтить любой ястреб. Неужели вы столь ненавидите женщин, что готовы запугать благородную даму и прелестную девушку, лишь бы помешать им наслаждаться вашим обществом?

— Разве желание спасти женщин от страшной участи, что угрожала им сегодня, — предательство? Ведь, пока власть в ваших руках, надеюсь, ничто не грозит им обеим, даже той, что так прекрасна.

— Клянусь небом, Уайлдер, вы правы! Злодейская рука не коснется прелестного ребенка. Скорее я собственной рукой брошу спичку в пороховой погреб, и она взлетит на небеса такой же чистой и светлой, как была оттуда послана к нам.

Наш герой жадно внимал этим речам, хотя ему не очень-то понравилось, что Корсар выразил свои благородные мысли чересчур восторженным языком.

— Как вы узнали о моем желании помочь им? — спросил он после некоторого молчания, которое оба они не спешили нарушить.

— Вы сразу выдали себя. Стоило мне услышать ваши речи, как все стало ясно.

— Услышать! Значит, я вам признался, сам того не замечая.

Корсар промолчал, и лишь улыбка его дала понять собеседнику, что тот стал жертвой дерзкой и успешной мистификации, что старый матрос Боб Блант был не кто иной, как он сам, собственной персоной. Вот чем объяснялось поведение Джорама и непонятное исчезновение ялика. Уайлдер понял, что попал в искусно расставленные сети, и встревожился. Раздосадованный тем, что его так ловко провели, он некоторое время молча шагал взад и вперед по палубе.

— Признаюсь, вы меня перехитрили, — сказал он наконец, — и отныне преклоняюсь перед вами, как перед мастером, у которого можно кое-что перенять, но превзойти которого нельзя. Но кто бы ни был старый матрос, хозяин-то «Ржавого якоря», надеюсь, оставался самим собой?