Красный кролик

— Эд, мне позарез нужно хоть что-нибудь!

— «Михаил Суслов был одним из видных деятелей Политбюро и определял идеологическую политику Советского Союза. Мы скорбим по его безвременной кончине.» Этого тебе будет достаточно?

— Первая твоя фраза была более образной и правдивой, — заметил корреспондент «Нью-йорк таймс».

— Тебе доводилось встречаться с Сусловым?

Принс кивнул.

— Пару раз, до и после того, как врачи из клиники Джонса Гопкинса поработали с его глазами…

— Значит, это правда? — изобразил удивление Фоули. — Я хочу сказать, до меня доходили кое-какие слухи, но ничего определенного.

Принс снова кивнул.

— Истинная правда. Очки со стеклами словно донья от бутылок «Кока-колы». Очень вежливый, обходительный. Хорошие манеры и все такое, но под внешним обаянием — каменная твердость. На мой взгляд, Суслов был одним из апостолов коммунизма.

— О, он принял обеты бедности, целомудрия и послушания, да?

— Знаешь, Суслов действительно обладал какой-то своеобразной эстетической красотой, как будто и впрямь был священником, — подумав, согласился Принс.

— Ты так думаешь?

— Да, в нем было что-то не от мира сего, словно он видел то, что не могли видеть остальные. Определенно, Суслов искренне верил в коммунизм. И не стыдился этого.

— Он был сталинист? — спросил Фоули.

— Нет, но тридцать лет назад был бы им. Я прекрасно могу представить себе, как он подписывает приказ о расстреле. И после этого кошмарные сны его ночами не мучили бы — только не нашего Мишку.

— Кто займет его место?

— Пока что ничего определенного сказать нельзя, — признался Принс. — Мои источники утверждают, русские еще сами не определились.

— А мне казалось, Суслов был очень близок с другим Майком, Александровым, — предложил Фоули, гадая, действительно ли источники Принса такие надежные, как он думает.

Для советского руководства навешать лапшу на уши западному журналисту — увлекательная игра. В Вашингтоне, где журналист имеет над политиком определенную власть, все обстоит по-другому. Но здесь об этом не приходится и мечтать. Члены Политбюро нисколько не боятся журналистов — все как раз наоборот.

Источники Принса, судя по всему, были из рук вон плохими.

— Может быть, но я не знаю. О чем говорят у нас наверху?

— Я еще не был в столовой, Тони, — парировал Фоули. — И не слышал последних сплетен.

«Неужели ты действительно ждешь наводки от меня?»

— Что ж, завтра или, на худой конец, послезавтра, мы все узнаем.

«Однако было бы очень неплохо, если бы именно ты стал первым журналистом, предсказавшим фамилию преемника Суслова, и ты хочешь, чтобы я тебе в этом помог, так? — подумал Фоули. — Ни за что на свете.» Впрочем, он тотчас же пересмотрел свое решение. Конечно, Тони Принс — человек абсолютно пустой, но хорошие отношения с ним могут оказаться полезными. К тому же, нет никакого смысла наживать себе врагов просто так, ради забавы. С другой стороны, если переусердствовать с помощью, у Принса могут появиться подозрения, что Фоули или сам разведчик, или знает, кто в посольстве занимается разведкой. А Тони Принс относится к тем людям, которые очень любят рассказывать окружающим о том, какие они осведомленные… «Нет, пусть лучше Принс считает меня непроходимым тупицей, потому что в этом случае он будет говорить всем о том, какой он умный, а я — дурак.»

Еще на «Ферме» Фоули усвоил, что лучшее прикрытие для разведчика — слыть в глазах окружающих человеком недалеким, посредственным, и хотя, возможно, для самолюбия это и является определенным испытанием, для пользы дела лучшего желать не приходится, а Эд Фоули был из тех, для кого дело стояло на первом месте. Итак… «К черту Принса и то, что он обо мне думает. В этом городе я тот, от кого что-то зависит.»

— Тони, могу только обещать, что я поспрашиваю — выведаю, кто что думает.

— Что ж, достаточно справедливо.

«Впрочем, от тебя я ничего другого все равно не ожидал,» — только что не добавил вслух Принс.

Ему неплохо было бы поучиться лучше скрывать свои чувства. Фоули пришел к заключению, что из Принса хороший игрок в покер не получится никогда. Проводив корреспондента «Нью-Йорк таймс» до двери, он взглянул на часы. Пора обедать.

Подобно большинству европейских вокзалов, Киевский вокзал в Москве был бледно-желтого цвета — как и многие другие здания, построенные в сердце старинных монархий, словно в начале девятнадцатого века по всему континенту наблюдался избыток горчицы, а какому-то венценосному повелителю был по душе этот цвет, и поэтому все стремились выкрасить сколько-нибудь значимые сооружения именно так. «Хвала всевышнему, у нас в Великобритании этого не было,» — подумал Хейдок. Своды вокзала были перекрыты стальными фермами и стеклянными панелями, чтобы пропускать свет, но в Москве, как и в Лондоне, стекла мылись редко, если вообще мылись, поэтому на них скопился толстый слой копоти от ушедших в прошлое паровозов и их котлов, топившихся углем.