Красный лик

Баста!

Ленину надо отдать справедливость. Он сумел своими мерами добиться того, что океан провинции плотно окружает теперь со всех сторон остров Москвы и Кремля. Всюду в газетах пишут, что всё, что может быть так или иначе отнесено к интеллигенции, находится в Москве; эмбрионы культурной городской сети сбежали туда:

— В Москву! В Москву!..

Две с половиной тысячи врачей служат в Москве писцами, а кругом лечат знахарки. Нет в провинции учителей, а педагоги служат «техническими работниками», то есть сторожами.

В провинции остались только священники и сектанты. Радио и ликпункты не мешают ей лелеять свои старые, излюбленные мысли. Они не мешают ей быть уверенной в том, что некоторые схемы власти, исторически употреблявшиеся ею, этой «провинцией», то есть повоёванною столицей землёй, в своё время окажут благодетельное действие. А сдерживающей силы городов почти не осталось.

Не следует ли поэтому ждать появления новых делегатов провинции у московских ворот на белом коне, с бородой, в красной рубахе, с топором в руке?

Ведь Распутин пришёл при более трудных обстоятельствах.

Не следует ли поэтому ждать третьей революции, крестьянской?

Первая была — буржуазная! Февраль.

Вторая — пролетарско-фабричная. Октябрь.

Третья будет — крестьянская.

Ведь грань между столицей и провинцией по-прежнему крепка. Блистательная Москва окружена сплошной мрачной и своенравной деревней. По-прежнему в Москве упражняются господа профессора Покровские в «безверии». Мейерхольды пророчествуют на разные лады о том, что «жизнь без искусства — варварство». По-прежнему выпираются в европейские ряды разные учёные.

Но в «Вехах» ещё О. Гершензон сказал, что «интеллигенция должна быть благодарна правительству, что оно пулемётами защищает её от народа».

На лазоревом Капри, у гробницы императора Тиберия проживает собственный советский интеллигент Горький, этот последний из могикан.

Конечно, не только современный Петербург, но и Москва вся бы удрала за границу, где «так спокойно» и где воздух не насыщен ещё дыханием близких гроз; да не пускают, за исключением верных.

И только оттуда, из провинции, «где вековая тишина», где в стороне от событий живёт народ, нависло тёмное облако, видны зарницы и слышен гром:

— Крестьяне, подлинный русский народ, выступивший на дорогу революций, сбившимся старинным языком XVI века по-прежнему требует себе того, что нужно для его существования.

Столица не нашла ещё общего языка с провинцией.

Гун-Бао. 1928. 15 февраля.

Ставка на кур ( В порядке дискуссионном )

Подвёл нас Серафим…

Поговорка 1905 года

На мою статью «Во что обошлась русская революция» (см. № 349) я получил пять ответов. Два из них за меня, три — против; один из них, некоего господина Б-ма, редакция поместила в последнем воскресном номере «Гун-Бао». Сочувствующим моим взглядам большое спасибо.

С удовлетворением могу сказать, что очевидно статья задела некоторые живые струнки читателей. Письма и за и против отличаются общим одним свойством — они взволнованы, и это уже хорошо.

И в то время как корреспонденты «за» — плачут над бесплодными миллионами жертв, которые втуне лежат в могилах Прасныша, Равы-Русской, Карпат, Риги и Барановичей, корреспонденты «против» беспомощно разводят руками:

«К чему гадать, что было бы, — пишут они, — если иначе и быть не могло».

«Государственный организм был тяжко болен», — пишет господин Б-м.

Да, конечно, не с гнилым организмом создавать здоровую семью… Да, конечно, тому, кто слаб, не место на исторических путях… Да, конечно, в этом заявлении моего оппонента есть правда. Действительно, интеллигенция всё время до войны воображала, что «кто-то чем-то болен»… По всей линии нашей государственности шёл какой-то «надрыв»…

У Чехова в его письмах есть такое место о современных ему писателях:

— Теперь писатели все нервические, болезненные… А вы им не верьте — здоровенные они все мужики!

В психологической науке есть известное учение об обратимости психических переживаний на тело: если стараться впасть в уныние, держаться соответственным образом, ныть и ахать, то это, в конце концов, отразится на самом организме, до той поры здоровом. Посадите здоровенного парня в общество нескольких нытиков и пары брюзг, и вы увидите, что человек заболеет.

Эти ядовитые пары «праздности, уныния, любоначалия и празднословия» до сих пор вьются над русской, больною душой интеллигенцией. Осколки дьявольского зеркала, искажающего действительность, до сих пор сидят у неё в глазу.

Если бы верить словам этих ипохондриков — то тогда надо было бы закрывать лавочку: где избавление, если бы, действительно, народ русский так глубоко болен! Сифилитическому организму самое лучшее — лечь в гроб.

* * *

Но народ здоров, глубоко и интуитивно здоров, как дитя. Небольшая книжечка С. С. Ольденбурга «Итоги двадцати лет царствования императора Николая II» — показывает это.