Красный лик

И академик Ломоносов засвидетельствовал бы со свойственной ему прямотой пролетарского его происхождения то, что он видел бы в России в настоящее время, и иначе, нежели то сделал Горький. «И у Господа Бога в шутах не хочу состоять!» — говорил Ломоносов. Но Максим ревёт «осанну» той коммунистической чепухе, которую он видит в Москве, состоя в литературных шутах при совнаркоме.

— Ой, сдохну! Ой, сдохну!.. Как замечательно!.. Как хорошо!..

Гун-Бао. 1928. 24 июня.

К толпе!

Разговоры, разговоры, разговоры.

Публика спешит что-то выговорить… Чего-то добиться…

Разговоры — всё равно как пена на пиве. Кажется, что пьёшь, а на самом деле только разжигаешь воображение…

А напьёшься только тогда, когда доберёшься до жидкости… Плотной и холодной…

Удовлетворение будет тогда, не когда господа Милюковы, Струве, кадеты всех мастей и проч. до чего-то «договорятся» (до чёртиков, что ли?), а тогда, когда выйдут личности с практическим подходцем.

Во всяком деле — прежде всего личность. Человек.

Если вы хотите открыть торговлю — вы не обойдётесь без такого, который отличен талантом торговли…

Если вы хотите себе дворника, то вы должны найти человека такого, у которого словно по волшебству подметён рано утром двор, убран снег, наношена вода, тротуары посыпаны песком…

Не прельстит же вас человек, который исторически сможет подойти к предмету о посыпке тротуаров или к цифрам финикийского оборота?

Если вам надо государство — вы должны брать людей, которые умеют его делать.

Ни Милюков, ни Струве этого не умеют. Это они блестяще доказали своей прошлой деятельностью. А уж и социалисты — тем паче.

Нужно практиков, практиков, господа. Твёрдых, простых, немудрящих.

Разговоры, разговоры, разговоры…

Словно щенок, тычущийся мордой в углы…

* * *

Пишут, пишут, пишут.

Для кого? — невольно задаёшь себе этот вопрос (сам грешен!).

Представишь себе своих знакомых.

На одного большая статья производит впечатление пушки, направленной ему в физиономию…

Другой — похож на ловителя блох; так он задумчиво и чётко подчёркивает карандашиком обмолвки и недостатки.

А третий — вообще ни на что не реагирует. Он сам всё знает. И совершенно отчётливо сознаёшь:

— И эти писания, и эти разговоры, если какой-нибудь практический толк от них должен быть, — должны быть построены так, чтобы быть ориентированными на толпу.

До тех пор, покамест в толпе не зажжётся, под влиянием слов, под влиянием букв, известного движения — все разговоры, все писания — известное дыромоляйство… Кричи в окошко, в ночь, и нет тебе ответа…

Только толпа укрепляет прессу, только толпа укрепляет государственного деятеля. Как магнит железные опилки — должен он притягивать к себе толпу…

Толпа делает и революции, и контрреволюции, и бьёт стёкла, и заражает воодушевлением, рёвом отвечая на удачное зажигательное слово…

Толпа, толпа, толпа!

* * *

Всё-таки, несмотря на разные плохие рассуждения о «толпе», глас народа — глас Божий…

Провоцированная толпа может растерзать кого угодно — она зверь в этом отношении… Но с другой стороны — она почти всегда права… Если она и терзает невинного, то она права своей внутренней яростью… Толпа — это концентрация страсти, действия.

Помните Верещагина в «Войне и мире» — в изображении Толстого? Толстой всей силой своего толстовского скептицизма обрушивается на графа Растопчина. А действующим главным лицом является всё же толпа.

И разве она не права, что она громит шпиона? Нужно быть кретином, чтобы отрицать это!

А разве вам не жалко Верещагина?

— Ведь неизвестно, был ли он шпионом? — спросят нас. Да, но нас социалист Крыленко научил хорошим словам:

— Лес рубят — щепки летят…

* * *

В толпе — вы всегда найдёте тот активизм, который просидели на своих стульях господа разговаривающие.

Сколько за эти десять лет пришлось и видеть, и пережить разных переворотов. И вот в последний миг, когда начинается действие — всегда появляются из толпы какие-то совершенно безвестные, невиданные ранее люди… Они самостоятельно исполняют распоряжения, они бегут во все стороны, их несут потом раненных, облитых кровью, и их взоры горят; они лежат на углах улиц в тех нелепых позах, в которых подчас валяются убитые наповал.

Слово произвело своё действие, оно обернулось в силу через толпу, но как осторожно должно расходовать эту силу… Из слова брызжет кровь.

* * *

На какой-то «бон» сберегательного общества можно выиграть 30 000 долларов.

На сколько же несчастных придётся один счастливый такой «бон»?

Из потраченных за время десятилетней революции мириадов миллиардов слов — сколько придётся таких, которые будут действительно сказаны «с силой и со властью»?

С действием, пришедшим из толпы?

Вот почему в толпу должны быть устремлены взоры говорящего. В толпе, в её настроении, в её переживаниях должен он найти направление для своих мыслей, своих слов… И если даже он и хочет по-своему направить эту толпу, то должен сделать это, опираясь на те скрытые в ней самой реальные хотения, которые он сумеет там констатировать…

Горе тому оратору, который слушает самого себя, или свою ненависть, или своё раздражение…