Красный опричник

В феврале темнеет все еще рано, но мать Альбрехта Зеемана накрыла такой стол, что офицеры просидели за ним до поздней ночи. В половине третьего Роттигер зевнул, прикрыв рукой рот, и вспомнил о том, что к обеду им нужно быть на Бендлерштрассе. Восторженные сестрички Альбрехта ушли спать раньше — в час ночи, поэтому тридцатилетний капитан лишился части благодарной аудитории и некоторой доли куража. Наблюдательный Отто подумал, что если бы девицы сидели за столом до сих пор, то Роттигер вообще бы забыл про сон. А Берта подумала, что было бы неплохо выдать старшую дочь за штабного многообещающего офицера.

Поначалу капитан намеревался встать в семь часов, но несколько переоценил собственные силы. Поэтому завтракать сели только в десять утра. Для того чтобы позавтракать, хватило и часа. При расставании юнгефрау Мика подошла к бравому капитану и полушепотом просила его не проезжать их дом стороной, если случится бывать в Дрездене.

— Хозяйка растет! — проворчал Отто, отвешивая дочери шлепок пониже спины.

Путь до Берлина занял несколько больше времени, чем планировалось. Кое-где шоссе ремонтировалось, поэтому путники попали на Бендлерштрассе около трех часов дня. Генерал Гудериан оказался на месте, и Альбрехта Зеемана сразу же отвели к нему, представив по всей форме. Вопреки опасениям молодого лейтенанта, начальнику управления он понравился.

— Когда то и я был таким! — сообщил Гудериан, улыбаясь, — рыжим, нескладным и с огромными амбициями.

Нынче пятидесятилетний генерал был стройный, с выцветшими волосами, сохранившими первоначальный цвет лишь в щетке усов. От него несло едва уловимым запахом бензина, перебивавшим даже ядовитый армейский одеколон. Рукопожатие генерала было твердым, взгляд — пронзительным, а аура уверенного в себе человека излучала и пронизывала не хуже рентгена. Альбрехт понял, что наконец повстречал своего кумира.

— Сегодня с дороги отдыхайте, а завтра — на полигон. Ознакомитесь с нашими достижениями и с нашими красавицами.

Под «красавицами» Гудериан имел в виду танки, конечно.

— Господин генерал! — решился Зееман, — а разрешите сразу на полигон. Я не устал.

— Похвально! — посмотрел на него начальник, — но нецелесообразно. Все великие дела делаются с утра. А знакомство с нашими «панцер» — дело, безусловно, великое. Поэтому отправляйтесь сейчас к подполковнику фон ле Суир (он поставит вас на довольствие и официально зачислит на должность), а затем отдыхайте. И имейте в виду: я буду требовать от вас досконального знания каждой закрепленной за вами машины. Вы будете должны знать все сильные и слабые стороны, теорию и практику, уметь делать то же, что и каждый член вашего экипажа.

— Так точно, херр генерал-майор! — рявкнул Альбрехт.

— Отставить, пехота! — махнул рукой Гудериан, — за нас, танкистов, говорит не громкость голоса, а наши поступки. Можете идти.

В течение следующих нескольких недель лейтенант днем не вылезал из Pz.III и сравнительно новых Pz.IV, обучаясь нелегкой профессии танкиста, а половину ночи сидел над всевозможной литературой о бронетанковых войсках и изучал многочисленные циркуляры своего начальника, поставившего свою жизнь на службу механизированным соединениям. Личного времени у лейтенанта практически не было, но курировавший его Гудериан настаивал, чтобы он два-три раза в неделю вылезал из своей школярской шкуры и посещал театр. Или хотя бы синематограф. Не подчиняться человеку, который в свое время стал самым молодым офицером германского генерального штаба Альбрехт попросту не мог. И, сидя в синематографе, он думал о том, что когда-нибудь и он станет таким же великим парнем, как и его начальник. Хотя на экране вовсю блистала Марлен Дитрих, пытаясь своими белокурыми локонами и томной улыбкой отвлечь молодого офицера от его повседневных забот.

То, что не удалось Марлен, отчасти получилось у Магдален. Так звали девятнадцатилетнюю машинистку из отдела подполковника фон ле Суира. В первый раз они встретились, когда Альбрехт принес стопку мелко исписанных листов с выдержками из суровой науки побеждать. Здесь были цитаты, выписанные им из многих книг, целые параграфы, скопированные из циркуляров Гудериана. Как сказал бы наш современник, лейтенант принес скомпилированный материал, с целью создания единого наставления по боевой подготовке для экипажей танков. Из секретной части высунулась белобрысая головка, попросила немного обождать. Ждать Альбрехт уже научился, причем, дивясь самому себе, думал в эти минуты не о бронетехнике, а о фигурке, которую венчала светлая голова.

Тогда еще не было анекдотов о блондинках, но красавицы вроде Марлен Дитрих встречались среди немок достаточно редко. А если и встречались, то копни корни любой — и наружу вылезет проклятая славянская кровь. Что противоречит указам фюрера о чистоте нации. Поэтому Альбрехт до сих пор не решался даже на попытку обзаведения спутницей жизни. Из всех возможных кандидатур ни одна не вызывала у него того вожделения, которое с упоением описывают писатели и воспевают поэты.