Красный Петушок

С наступлением ночи мы отправились в хижину, где происходил совет, — мрачное, тускло освещенное помещение. На одной стороне сидел Сатуриона, окруженный младшими вождями, а на другой против них заняли места Мартин и я. Долгое время все сидели молча, пока курительная трубка — символ мира, — переходившая из рук в руки, очутилась у нас. Мерцающий огонек освещал неподвижные бронзовые лица дикарей, падал на почерневшие от дыма стены. Наконец, Сатуриона встал и изложил желание белых людей.

Когда он кончил и занял свое место, младшие вожди вставали один за другим и высказывали свое мнение — некоторые очень длинно, а другие в нескольких словах. Огонь превратился в массу красной золы, отбрасывавшую тусклый свет на лица дикарей; облако дыма неподвижно висело в мрачном пространстве над нашими головами; глубокая тишина нарушалась только гортанными речами ораторов. Когда Сатуриона поднялся, чтобы объявить нам решение совета, верхняя часть его высокой фигуры была окутана облаками дыма, который теперь уже стлался под самым потолком помещения; он напоминал гиганта, голова которого находилась среди облаков. Его ровный голос раздавался подобно рокотанью грома из тьмы небес. Это производило сильное впечатление.

— Друзья, — сказал он, — так как между моим и вашим народами существуют мирные отношения и так как вы теперь испытываете нужду, мы пошлем вам съестные припасы, какими располагаем. Я советовался с вождями моего народа, и вот их ответ: «К следующему восходу солнца мы будем готовы». Я все сказал.

Мы провели еще один день в хижине любезного главного вождя и на следующий день с восходом солнца направились домой, ведя с собой пятьдесят лодок, нагруженных съестными припасами для форта. Нас встретили с великой радостью, а краснокожие в обмен получили ножи, зеркальца и красную материю, чем были чрезвычайно довольны.

Де Лодоньер расхваливал нас за успешное выполнение поручения, но Мартин, по своей скромности, отрицал наши заслуги в этом, уверяя командира, что получены эти припасы только благодаря благосклонности к французам Сатурионы и его народа.

Наконец, кончилась и зима, а весна застала меня все еще на чужом берегу. Да я и не торопился, я должен был теперь оставаться здесь, если бы и имел возможность покинуть эту страну, — здесь была Мария де ла Коста, кокетничавшая то с Роже де Меррилаком, то со мною, награждавшая улыбками то одного, то другого. Это не давало мне покоя, но это были приятные страдания.

Весну сменило раннее лето, и мы снова стали ожидать Жана Рибо. Запасы в форте опять были на исходе, и обитатели его стали роптать, приписывая все неудачи Лодоньеру за его неуважение к вере, так как он не соблюдал воскресений и не обращал внимания на упреки благочестивых людей. Лодоньер же всю свою энергию направил на кропотливую работу по очистке земли и возведению стен крепости — работу, которая действительно могла привести в отчаяние.

Неудовольствие все росло. Два судна все еще находились на реке, готовые отправиться во Францию. Многие были разочарованы и сердито говорили о том, что были обмануты прекрасными словами и ложными обещаниями.

«Где та страна, где текут молоко и мед? — спрашивали они. — Где Жан Рибо с его припасами? Только сумасшедшие могут жить в такой стране, где нельзя добыть не только золота, но даже и съестных припасов!»

Вскоре все эти неудовольствия вылились в открытое возмущение, и над нами разразилось несчастье. Несколько матросов и молодых людей захватили самое большое судно в гавани, бесцеремонно выбросили за борт стражу и на рассвете пустились в море. Выброшенные солдаты направились вплавь к берегу и, задыхавшиеся, изнуренные, к восходу солнца появились в форте. Они рассказали, что захватившие судно под предводительством Жонвиля, страстного искателя приключений, решили сделаться пиратами и грабить среди островов испанские суда с золотом.

Теперь колония очутилась действительно в очень печальном положении. Припасов с каждым днем становилось все меньше и меньше, а отступление уже стало -невозможным. Оставшиеся небольшие суда были не в состоянии забрать всех колонистов, чтобы возвратиться во Францию, и, кроме того, они требовали большого ремонта, прежде чем пуститься в море. И вот, одни прилагали все усилия, чтобы добиться хоть небольшой жатвы, другие со страхом устремляли взоры вдоль морского пространства, в надежде увидеть желанные паруса Жана Рибо. Но дни шли за днями, море оставалось пустынным, и лица колонистов становились все более мрачными.

Между нами был единственный человек, который верил в будущее, — де ла Коста. Он все еще говорил всем, кто только хотел его слушать, о своих планах и схемах, но таких становилось все меньше и меньше — никто не имел желания выслушивать похвалы стране, которая приняла их так негостеприимно. Как обыкновенно бывает, они обвиняли всех и вся, но не самих себя.

Однажды после полудня я бродил у реки вдали от форта: мне надоели все эти мрачные лица с их бесконечными жалобами.