Красный Петушок

Он продолжал есть кусок за куском оленье мясо, и я уверен, что если бы мой рассказ продолжался еще час, он совершенно уничтожил бы наши припасы. Он слушал, не прерывая меня до конца.

— Я ничего не понимаю, — заметил он, когда я кончил свой рассказ.

— Какая-то странная история. Жервэ был беден, не правда ли, Блэз?

— Насколько мне известно, — ответил я, — он был беден.

— Слава Богу, что мы спаслись, — сказал Меллон благочестиво, — а это главное.

— Но что мы будем делать в этой дикой стране? Куда мы направимся? — спросила Мария слабым, печальным голосом. — Здесь не место…

Она прервала на полуслове, и, как бы сговорившись, мы все посмотрели на Мартина.

Он снял последний небольшой кусок мяса с острия меча, осмотрел его с сожалением и сунул в рот.

— Я много думал над этим, — начал он. — Первой моей мыслью было отправиться к Сатурионе и ждать лучших времен, но теперь я того мнения, что если мы направимся по этой реке далеко на юг к новому испанскому форту, о котором Меллон говорил несколько дней тому назад, мы там можем встретиться с Жаном Рибо, который, я полагаю, ждет благоприятного случая, чтобы сразиться с испанским флотом. Что вы скажете об этом плане, мои друзья?

— Мне он нравится, — ответил я живо, — так как в нем есть возможность удрать из этой проклятой страны.

— Да! Да! Уйдемте отсюда поскорее, — сказала Мария, с содроганием глядя на мрачный лес.

— Это хороший план, — заметил Матио Меллон. — Ничьим мнениям я бы не доверял так, как вашим, господа.

Мартин, довольный общим согласием, объяснил Оленю результаты нашего совещания; тот несколько раз кивнул головой и сразу стал готовиться к путешествию.

Мы решили перед этим некоторое время отдохнуть, и, пока Мария и Меллон спали, Мартин рассказал мне обо всем, что произошло за время нашей разлуки: как он увидал Оленя на реке и взял его с собою; как он нашел Меллона, блуждавшего в джунглях; как наткнулся на тело де Меррилака и, следуя по следам той партии, которая захватила меня, обнаружил угрожавшую мне опасность. Они втроем обдумали план спасения, который потом и выполнили. Олень унес Марию, затем, нагибаясь, прополз к тому месту, где я лежал, при полном свете костра, перерезал мои веревки и направился к берегу, где стояла лодка, чтобы там, как они раньше условились, ждать нас. Опять я был обязан своей жизнью этому замечательному человеку, который был для меня вторым отцом. Но он и слушать не хотел о моей благодарности и обошелся со мной со своей обычной грубостью, к которой он прибегал, когда бывал растроган.

Мы уже четыре дня двигались не спеша вверх по реке. За это время к Марии, не устававшей от ходьбы, возвратились силы, как и ко всем нам. Она очень интересовалась всем, что встречалось нам на реке, с любопытством наблюдая окружавшую нас природу.

На пятый день мы спрятали нашу лодку в безопасном месте и пошли в лес на восток, но из-за болот вынуждены были через несколько часов направиться на юг. Дорога была трудная, я помогал Марии в особенно тяжелых местах, с бьющимся сердцем переносил ее через лужи и ручейки, преграждавшие нам дорогу; облегчал ей, насколько было возможно, дорогу в почти непроходимых джунглях. Временами было очень трудно прорубать себе проход сквозь спутанную, сухую растительность, которая окружала нас со всех сторон. За три дня мы никого и ничего неприятного не встретили. На третий вечер мы подошли к заливу, вдававшемуся на значительное расстояние в глубь страны; мы находились в нескольких лье от морского берега, куда мы на следующее утро направили свой путь.

Около полудня мы подошли к большому мысу, который был покрыт лесом и скрывал от нас море. Олень, шедший впереди, предупредил нас знаком, чтобы мы молчали. В наступившей тишине слышны были голоса и бряцание оружия — действительно, нельзя было ошибиться, что это шум, производимый большим отрядом вооруженных людей. Мы с Мартином обменялись взглядами и, не говоря ни слова, поползли в густую чащу и, выглянув оттуда, увидели картину, которая нас изумила и испугала.

Прямо перед нами у самого края воды стоял отряд непринужденно разговаривавших друг с другом испанских солдат; с одной стороны находился небольшой кружок офицеров, а на некотором расстоянии от них, со шпагой в руке, стоял испанский командир, мрачно рассматривавший противоположный берег. Это был тот самый Педро Менендэс, которого я видел недавно на палубе галиона, в тех же богатых доспехах, с тем же надменным видом и суровым лицом, холодным и жестоким, как будто из мрамора.

В морском рукаве стоял на якоре испанский галион. На другом берегу находился второй отряд, слушавший, что говорил им один из их среды. Говоривший был Жан Рибо, остальные — матросы и солдаты французского флота. Оборванные, худые, изможденные, они уныло, с потупленными глазами, слушали своего командира. Через некоторое время с противоположного берега от них быстро направилась лодка; в ней находились два гребца и третий с белым флагом в руке. Говор в рядах испанцев прекратился, и посланец высадился на берег при полном молчании.