Красный рок (сборник)

Витя понял: Симметрию стихами не прошибешь. И помощи от нее в трудном актерском, только что им задуманном, деле ждать не приходится!

Оторвав от стула свой немалый зад, Витя подался в задние комнаты – переходить от оптимизма к унынию, догадываться о смутном, далеком.

И уже на следующий вечер Витин унылый оптимизм дал ростки: он признался завернувшему на вечерок Ходынину: пустынного канюка, то бишь сокола Харриса, украл именно он, Виктор Владимирович Пигусов.

С готовностью указал и места, где пропавшего каню следовало искать.

Ходынин искал три дня.

Безрезультатно.

Сокол Харриса словно в воду канул!

А потом подхорунжему стало не до поисков.

В узких прорезях Беклемишевской башни, над бойницами косого боя – машикулями, горел тревожный свет. Рок-музыка не давала покоя. Симметрия каждый день где-нибудь подхорунжего отлавливала, спрашивала глумливо про Тайницкий Небесный Сад, о котором по неосторожности было ей сказано лишнее…

Спрашивала Симметрия, кстати, и про реально существующий, закрытый для обычных посетителей Московского Кремля, Тайницкий сад.

А это уже никуда не годилось.

– В бочку, в бочку бы ее смоленую! И под лед за такие вопросы! – мечтал вслух о законопаченной Симе, направляясь в ночной час из рок-харчевни в сторону Кремля, подхорунжий Ходынин.

«Кстати, как там, в смысле льда? Крепок ли? Хорошо бы подсадную ворону – да ранним утром, а лучше ночью – на лед! Вдруг ястребки ее возьмут?» – озаботился уже про себя подхорунжий.

Крепость льда подхорунжему захотелось проверить лично. Он решил, пройдя по набережной в сторону высотки-«Иллюзиона», спуститься в известном ему месте на замерзшую Москву-реку.

Серый сумрак царил на льду…

27

Сильно наискосок от Кремля, ближе к слиянию Москвы-реки и Яузы, в том месте, которое Ходынин когда-то мысленно предназначил для дополнительных ночных тренировок умного канюка и глуповатых ястребов, вдруг обнаружилась какая-то рыбацкая халабуда.

Издали халабуда напоминала островерхий шатер.

Медленно по набережной Ходынин побрел к шатру-халабуде.

Из шатра вдруг выступил человек.

Словно отгоняя от себя предутренний сон, он помотал из стороны в сторону головой, скинул прямо на лед тулуп, остался в белой полотняной рубахе, а поверх нее – в фартухе из рогожи с широким нагрудным карманом. Обут вышедший был в алые сапожки с загнутыми кверху носами…

Дунул и сразу опал сыроватый речной ветер.

Тот, что скинул тулуп, сходил в шатер и выволок оттуда, как санки, за веревочку, неширокий и невысокий деревянный помост. Затем сходил еще раз и вернулся с длинным, узким и скорее всего старинным ножом. Под мышкой человек нес здоровенные щипцы с расплющенным носом и аршинными ручками. Из рогожного фартуха маленькой жуковатой головкой торчали клещи…

Было совсем раннее утро. Наволочь морозного тумана мешала Ходынину смотреть.

Подхорунжий протер глаза и пожалел, что не взял с собой очки ночного видения.

«Опять актеры? – с неожиданной злостью подумал он. – Ну, покажу я им балаганы на льду устраивать!»

Между тем чуть в отдалении от шатра обнаружился на льду и московский любопытствующий люд.

Людей было немного. Впереди несколько боярских детей, обряженных в саженные терлики (то есть в шубы до пят). От них слегка поодаль двое-трое разносчиков с лотками на головах. Еще дальше, крупно шевеля распухшими губами, бубнила молитвы баба-нищенка. И уж совсем в отдалении топталась всякая мелюзга человечья: как в рот воды набравшие церковные служки, беспутные люди, ярыги…

Подхорунжий подступил ближе, вгляделся внимательней: лед ожигал ярыгам ступни, и они без конца переступали ногами, обутыми в легонькие берестяные лапти.

Рядом с шатром темными острыми глыбами застыли стражники с бердышами в длинных теплых кафтанах.

Чуть в отдалении завиднелась на льду и повозка, с поместительным глубоким кузовом и просторной звериной клеткой, которая была повершена треугольной крышей.

Лошадей из повозки загодя выпрягли, на льду их не было.

«Побоялась актерская шатия коней на лед выводить», – стал было уговаривать себя Ходынин, но внутренним словам своим не поверил, кожей ощутив: повозку будут тащить не лошади – люди!

От вновь налетевшего речного ветерка подхорунжий вдруг задрожал и никакими гимнастическими движениями уже согреть себя не смог.

Тем временем легко одетый человек – скорей всего кат, палач, – сходил в шатер по третьему разу и выволок оттуда богато одетого боярина или боярского сына.

Бороду боярский сын имел выразительную, жесткую, торчком, а вот лица его было не разглядеть. Вскоре оказалась, что и одежда на нем хоть и богатая, но рваная, да еще и перепачкана чем-то. И только шапка горлатная, кунья была чистенькой, новой…

Вслед за этими двумя из шатра-халабуды вышел и тоже задрожал от московского холода глашатай: в расстегнутой шубе, без шапки и без бороды, под макитру стриженный.

Глашатай развернул свиток и попытался написанное прочесть.

Зуб на зуб не попадал у него, однако, вот в чем штука! Да и темно было.

Глашатай поманил к себе одного из стражников. Тот подошел, вынул из нагрудного кисета кремень и кресало.

Заискрил трут, полыхнул смоляной факел.