Красный рок (сборник)

Мессер Джузеппе поднял над головой горящий трут и при слабом его свечении увидел глубоко внизу тени двух полуголых людей, рядом с громадными артиллерийскими лафетами, продолговатыми раскрытыми ящиками и невысокими, но широкими бочками…

– Опять briganti, опять разбойники, – задышал в шею мессеру Джузеппе проницательный слуга. – Как бы нам снова не попасть в дурную историю, синьор! Бросим им трут, а сами – давай бог ноги!

Не дожидаясь ответа, Аннале выхватил из рук у господина горящий трут и с криком «Бежим!» швырнул его вниз, в подземелье…

Мессер Джузеппе успел еще увидеть лицо человека с обвисшими усами, искаженное странной, скорбно-веселой гримасой, и в тот же миг господина и слугу, как затычку из наполненной до краев бочки, выбило из церковной пристройки вон.

Почти тут же раздался низкий, урчащий, подобный раскату морского грома, удар.

За ним другой, третий…

Убегая все дальше, не чуя под собой ног, мессер Джузеппе сделал неимоверное усилие и на ходу оглянулся: церковь Санта-Мария делла Карита, расколовшись надвое, оседала на землю. А из земли падающим камням наперерез взлетали, слегка на концах закручиваясь, стотысячные языки огня, смерти, огня…

Прекрасная и неповторимая музыка дня грубо рухнула вниз, в бездну.

Мессер Джузеппе схватился за голову: сперва уши ему забило какими-то обрывками тряпок, а потом он совсем оглох.

Где-то вблизи работал дьявол! Не дьяволок-Аннале, а настоящий крупнотелый и многорукий дьявол! Немо и проворно, проворно и немо…

Звуковая травма и глухота после взрыва мучили мессера Джузеппе до конца дня, мучили больше, чем сам взрыв, а потом сами собой пропали: слух вернулся к Тартичу.

Но легче от этого не стало. Он вдруг стал слышать то, чего раньше не слышал никогда. И наибольшее беспокойство доставляли ему звуки едва слышимые, предназначенные не для услаждения слуха – для тайного разрушения жизни!

Хозяин еле слышимых, подспудных звуков расшвыривал их брызгами факелов, нечуемо заворачивал винтами торнадо и смерчей, исподтишка взвихрял долгими трелями, похожими на его собственный, дьявольский смех.

В этой еле слышимой, но оказывающей неизгладимое действие на ум и плоть дьявольской музыке сладкого и прекрасного было мало! Не было округлой кантилены, не было ровного молоточкового staccato, каким в здешних краях обладал только мессер Джузеппе, в разговорах и документах все еще по временам именуемый: Тартич из Пирано…

* * *

Костик Хлус больше не приходил. Поднявшийся после перебранки с Хлусом в гостиную Черногор петь устал. Рев ветра за окнами постепенно спадал. Самолет «И-16» чуть опустил свой задиристый нос с пропеллером.

Вошла Дидо. Она спросила у Черногора, скорчившегося в кресле, чуть в отдалении от тахты, на которой лежал я:

– Мне остаться с вами?

– Пошла вон, – грубо сказал Черногор.

Дидо неслышно вышла.

* * *

Над меловым обрывом, под пыльным, остролистым, в знойный день почти не дающим прохлады гранатовым деревом, словно бы обмакнутые в густую вечернюю синь, сидели господин и слуга. Перед ними на черно-красном платке, чуть вдавившись в него, лежали овечий сыр, две пресные лепешки, блестела бутылка с вином.

Доносилась негромкая, умиротворяющая речь. Правда, говорил в основном один лишь слуга:

– …вот уж никогда бы не подумал, что олухи командора Винченцо запрут порох – а они его продают александрийским пиратам – в эту несчастную церковь. Поверьте! Ни сном ни духом не ведал я об этом, благороднейший синьор… Да что вы, в самом деле, повесили нос на квинту?

Мессер Джузеппе молчал.

Лицо его, почерневшее то ли от копоти взрыва, то ли от наступившего вечера, а может, и от обрушившихся враз несчастий, было печальным. Мозг неотступно сверлила странноватая, ни на что путное не похожая мелодия. Пытаясь ухватить ее – как ту веревочку, за кончик хвоста, скрипач и фехтмейстер на минуту забыл о дьяволе, о разрушенной церкви Санта-Мария делла Карита…

– Музыка жизни темна, непроглядна, – шептал он, отчаявшись поймать мелодию. – Темна она – в темный день. Темна и в светлый… Разве попробовать сыграть без раздумий, с ходу?

Мессер Джузеппе потянулся к лежавшему чуть поодаль, в невысокой траве холщовому мешку со скрипкой, вынул ее, вынул из кожаного чехла горбатый, у шпица сильно изогнутый и весьма в этом изгибе похожий на его собственный нос смычок.

Но пальцы дрожали, играть было невозможно.

– Ты, шелудивая овца! На, сыграй! – зло полуобернулся он к слуге и протянул тому скрипку со смычком.

В первый раз за весь этот скорбный и суматошный день подобие улыбки скользнуло по губам мессера Джузеппе. Он представил: сейчас этот козлоногий своими маленькими, заскорузлыми пальцами вцепится в благородный инструмент, начнет елозить смычком по струнам… Вот будет потеха!

Однако Федериго Аннале ничуть не смутился.

Как ни в чем не бывало, он ухватил скрипку за шейку, вместо того, чтобы натереть смычок канифолью, весело лизнул его кончиком языка, зацепил ноготками левой руки все четыре струны по очереди – начиная с нижней «соль» и кончая шантрелью, «ми» – и взял первую ноту…

Такого мессеру Джузеппе слышать еще не доводилось!