Красный рок (сборник)

Мушкам из паутины деться было некуда. Они были обречены. Веселью Паука-охотника не было предела. Сухой октябрь звонко, но ласково хлестал его по щекам. Он спешил, он летел обнять своего благодетеля, учителя, врача… Однако Паук-волк нес благодетелю (которого про себя звал Каликургом, звал именем худой, страшной осы, уничтожающей пауков) не только объятия. На весу, близ губ, он удерживал трепетное жжение укуса.

В самом-то деле! Сколько можно усиливать болезнь? Паук-волк был согласен с тем, что освободиться от желания выпивать сердце можно, лишь желание это стократно усилив. Но есть же и край! Сосать жертву нужно бережно, тихо, годами! Если он, Паук-охотник, будет совершать по три высасывания в три дня – это плохо кончится. И вместо роскошного осеннего пира может наступить нечто совсем иное!

Пора урезонить Каликурга. Пора его самого слегка обескровить!

Так думал, так наливался мыслями Тарантул.

Правда, Каликург об этих мыслях Тарантула уже был извещен.

Каликург кольчатый, Каликург из племени ос, многому у Тарантула-охотника научившийся, имел свое страшное оружие. О нем Тарантул забыл.

Забыл он и про то, что Каликург никогда никого не щадит и что, несмотря на высокое искусство Тарантула и его яд, оса-Каликург – как это всегда случается и в природе – обязательно Паука-охотника перехитрит. И будь ты даже не Тарантул, а погребальный паук-сегестрия, будь хоть эпейра шелковистая – все равно оса на тонких ножках обежит тебя и одним точным укусом в область меж брюшком и цефалотораксом навсегда парализует.

Тарантул прошелестел по запущенным аллеям вынесенной далеко за черту города больницы. Мазнул желтеньким взглядом по зарешеченным окнам.

Он спешил! Забыв обо всем, он волочил за собой, словно восемь слюдяных блескучих паутинок, усиленное медикаментозное сумасшествие. Волочил сухой бред и наглую подлянку рассеянного по городам и весям страны кем-то хитрым и дошлым безумия…

Легким, лунатическим шагом приблизившись к крыльцу 3-го медикаментозного, человек-Тарантул почти споткнулся о лежащего в кустах Воротынцева. Но не обратил на него никакого внимания. А все так же, лунатически-невесомо обсеменив паучьими ножками бывшего лекаря, двинулся к дверям, к звонку. Паук двигался, и ему казалось: остреньким шагом, костистым плечом он раздирает и оставляет висеть за спиной сумасшедшее, выступившее из-за степных иссохших деревьев время…

* * *

Во втором этаже больницы врач-учитель медленно отодвинул листки переставшего клеветать на честных людей Воротынцева и, разломив вишенку рта, усмехнулся. Он не стал жечь эти ни для кого теперь не опасные листки. Просто разодрал их один за другим и смахнул под стол, в корзинку…

Внезапно скрипнула дверь. Каликург из племени ос глянул с опаской на клочья листков, но вошел не кто-то чужой или неизвестный, вошел Тарантул. Каликург от радости рассмеялся.

– Славно поохотились? Ну, поближе, поближе…

З., держа в кармане раскрытый нож, подошел. Но врач, точно определив под одеждой вошедшего границу меж брюшком и цефалотораксом, одной рукой выхватил из металлического ящика длинную блескучую иглу, другой снял с полки ингалятор с отводной трубочкой. Тарантул замер у входа в норку. Выбросив перед собой передние лапки, он подготовился к отпору: ядовитые крючки, торчащие изо рта, раздвинулись, на них повисло по капельке яда. Могучая грудь, рыжеватый бархат брюшка… Каликург будет убит! Однако Каликургу никакие угрозы страшны не были: несколько ударов ногами, и Тарантул уже лежит опрокинутый на спину! Каликург тут же уселся сверху: брюшко к брюшку, голова к голове. Парализация пациента требует стальных рук и точности укола!

С большими предосторожностями Каликург перемещает в пространстве свое укрепленное на брюшке жало, перемещает свой ингалятор, погружает его в рот Тарантула. Ядовитые крючки безвольно опадают, прячутся. Тарантул – безвреден! Теперь жало Каликурга отводится назад, восвояси, а шприц, а тончайший нос его погружается в Тарантула чуть выше сдвоенной пары нижних ножек, почти в середину груди. Погружается туда, где грудь соединена с брюшком. Здесь покровы тоньше! Здесь проколоть грудь, одетую в крепкий панцирь, легче! И хотя нервный центр, управляющий движениями ножек Тарантула, расположен выше точки укола, – укол попадает туда, куда надо, вызывает паралич двух рук, ног и ножек. Все? Конец? Можно расслабиться?

Тарантул лежит на полу, как мертвый. Вечер кончается. Ночь.

* * *

Осень в Москве выдалась теплая, но и ветреная. Ветер распалял воображение, заносил в голову неприятные, колкие мысли.

Поначалу донимала и выматывала Серова мысль о провалившемся заговоре. Но потом мысль эта стала как-то притишаться, замещаться мыслями о юродстве. Серов поглядывал в книжечку, подаренную Воротынцевым, вспоминал слова маленького «китайца», вспоминал и свои собственные, впервые мелькнувшие в «телетеатрике» и потом несколько раз просверкивавшие в поезде догадки…

Были эти догадки не слишком веселыми.