Красный рок (сборник)

Обезьяна в берете отлетела в сторону, ударилась головой о стену, человеческим голосом что-то буркнула, затихла…

* * *

Дымок от выстрела вместе с сажей и перьями осел вниз, а Серов еще не мог отряхнуть с себя страх, не мог выхаркнуть поднявшуюся в нем снова липкую и брезгливую ненависть к петуху.

Крупно ударил колокол. За ним еще: мельче, мельче…

«Дважды родился… Ни разу не крестился. Сам пел… Умер – не отпели», – стал вдруг сладко уборматываться чепухой, глядя на свои босые ступни, Серов. Вдруг шорох коротенький, шорох еле слышный заставил его поднять голову. Глянув вверх, он не поверил глазам: голова петуха и его шея, обтыканная черными перьями, продолжала, как воланчик, как черно-красный мяч прыгать по монастырской черепице. Затем, сердито проорав начало своей привычной песни, с крыши спорхнула, в сгущающемся сумраке скрылась…

Серов захохотал. Он хохотал, брызгал слюной, смеялся, потом на глазах его выступили слезы. Он недоверчиво затряс головой. Не ощущая в себе больше никаких радиоволн, никаких голосов, а ощущая одно только горячее струение вечера, он тихо-бессильно опустился на стылую ноябрьскую землю.

Серов закрыл глаза и тут же увидел: огромная, черная с красным ободком тень накрывает далекие кремлевские башни.

Не звезды, не орлы и не вороны! Петухи! Черные, со слюнявыми бородами петухи садились на острия кремлевских башен.

«Петух летит! Москва дымит! Петух летит – Москва горит… Не звезды! Не кованные в Литве орлы! Петухи, петухи побегут по Москве! От Кремля – по всей Белокаменной разлетятся! Цыпастыми ногами по булыжнику – шорх-шорх! По граниту блескучему – звень-звень! Хищные петухи, опасные сумасшедшие! И люди им подчинятся! Вот это заговор так заговор! Противу природы! Против Бога! Про этот заговор надо сказать!» – надсаживался про себя Серов.

При этом продолжал трясти головой, шевелил пальцами босых ног. Эти шевеления и потряхиванья давали ему новые ощущения, приносили необыкновенные предвиденья. Юродство подлинное, а не придуманное начинало исподволь входить в него…

– Вставай. Чего там… – Серов открыл глаза. Его тряс за плечо какой-то другой (не тот, что стрелял), пожилой, сивоусый мильтон. – Теперь-то чего пугаться? Теперь – все! Кончим теперь эту шайку-лейку.

– Петух черный! У-у нечисть! Все нечистое к петуху тому пристает! Он пауков не клюет! Гнус летящий не лопает! Он людей мучает…Улетел петух… Врача взяли?

– Водилу взяли. Да и врач навряд уйдет. Ладно, вставай, пойдем.

– Куда?

– На кудыкину гору… В отделение, конечно. Следственные действия производить будем.

Серов внимательней глянул на сивоусого.

– Отпустил бы ты меня, отец… Ноги мерзнут… Я вам не нужен! Я тут сбоку припеку. Все, что надо, водитель расскажет. А я в другом месте говорить буду! Только вот жену разыщу, ну хоть позвоню ей – и начну говорить. Свободно теперь могу… Ты слушай, не перебивай, отец! – заторопился Серов, не давая вступить сивоусому. – Слушай! Тебе первому скажу! Россия – спрячется! Пока, на время! В себя уйдет. В бомжи, в нищие, в юроды! Но потом из раковины, из норки тесной, из лохмотьев юродских – выскочит! Да как пойдет цепами молотить! Отпусти, отец! Я б тебе еще сказал, да нельзя больше! Отпусти. Я к Кремлю пойду. Ползком поползу! На Васильевском спуске сяду. Все как есть говорить буду… Все молчат – а я скажу. Все, что будет, скажу! А там… Там, глядишь, юродство мое кончится. Ну? Отпустишь?..

Мильтон тоскливо оглянулся. Перед пенсией не хватало только серьезного служебного проступка, разбирательства не хватало. Враз замаячило перед сивоусым начальство, а затем вдруг запел сельский коровий рожок. Мильтон поднял руку, чтобы захватить ею как следует кисть бородатого, но рука бессильно обвисла.

– Иди, – неожиданно для себя отворачиваясь к монастырским кельям, тихо сказал сивоусый, – иди, говори.

Вдруг монастырь – со всеми постройками и службами, – как накрененный невидимым звонарем огромный колокол, качнулся и поплыл перед сивоусым в рваном тумане, и поплыл плотным насыщенным звуком…

Но как только бородатый сделал первый шаг, монастырь встал на место.

Круглый дурак Ганслик, проникший на Новодевичье через запасные, мало кому ведомые воротца и битый час шуровавший на закончившем работу кладбище, остановил в воротах монастыря сивоусого тощалого дедка в ментовской форме. Брезгливо морщась от луковичного духа, шибающего от мента за километр, Ганслик показал ему удостоверение.

– Что здесь происходит? Трупы, кровь…

– Шайку накрыли… – нехотя ответил сивоусый.

– А человек с бородкой вам тут не попадался? Вот фото. Гляньте…

Маленький Ганслик (пусть он играет в служебное время в шахматы, пусть! Зато он предусмотрительный и вовсе не глупый! Просто выжидает удобного момента, чтобы показать себя по-настоящему), маленький Ганслик важно полез в бумажник, ловко выдернул оттуда серовское фото.

– Вглядитесь внимательней, – строго приказал Ганслик, – для нас… псс… для вас… – Следователь спустил воздух. Он знал свои служебные преимущества и хотел казаться настоящим «важняком». – Для вас в данную минуту нет ничего ответственней этого фото!