Красный рыцарь

Ее пронзительный взгляд словно говорил: «Усмири гордыню. Преклони колени» — настолько явственно, что он испугался, не произнесла ли она этого вслух.

И опустился на колени. Она права — достойное поведение ценится не меньше благочестивых речей. А точно ли то была она? Посмотрела ли на него Амиция?

Рядом шевельнулся Майкл, отважившийся взглянуть на него. Капитан отметил улыбку оруженосца. Сэр Милус, расположившийся чуть поодаль, прилагал усилия, чтобы согнать с лица ухмылку. «Им важно, чтобы я верил. Ведь мое неверие разрушает их веру, а они нуждаются в утешении».

Служба продолжалась, солнце сходило с небосвода, почти горизонтальные его лучи отбрасывали сквозь витражи яркие разноцветные полоски света на белоснежные льняные саваны погибших.

Dies irae, dies ilia

Solvet saeclum in favilla

Teste David cum Sibylla![35]

Цветные полоски все расширялись, и у солдат перехватывало дыхание — словно ореол славы скользил по мертвым телам.

Tuba, mirum spargens sonum

Per sepulchra regionum,

Coget omnes ante thronum[36].

«Это просто игра света, суеверные глупцы! — хотел крикнуть капитан, хотя и сам ощущал благоговейный трепет, охвативший всех. — Они специально проводят службу в это время, чтобы усилить воздействие благодаря лучам заходящего солнца и витражам, — размышлял Красный Рыцарь. — Однако весьма сложно распланировать всю церемонию, да и солнце частенько светит необязательно под нужным углом».

Но даже священник то и дело запинался, читая молитвы.

Майкл всхлипывал и в этом был не одинок. По щекам Изюминки текли слезы, да и Плохиш Том выглядел крайне растроганным. Сквозь слезы он снова и снова повторял: «Deo gratias»[37]. Его грубый голос служил фоном голосу Изюминки.

Когда заупокойная служба закончилась, рыцари забрали тела из капеллы и на носилках, сооруженных из копий, спустили с холма, чтобы похоронить в освященной земле недалеко от придорожного креста рядом с мостом.

Подошел сэр Милус и опустил руку на плечо капитана — редкое проявление дружбы. Глаза были красные от слез.

— Понимаю, чего тебе это стоило, — произнес он. — Спасибо.

Йоханнес хмыкнул, кивнул, вытер лицо тыльной стороной рукава тяжелой куртки, сплюнул и заглянул ему в глаза.

— Спасибо, — сказал он.

Капитан лишь покачал головой.

— Все равно приходится хоронить. Служба их не оживила.

Процессия покинула капеллу через парадные двери, во главе шествовал священник, но в центре внимания была настоятельница, одетая в строгий, но дорогой черный хабит, с распятием из черного оникса, поблескивавшим белым золотом. Она кивнула, и капитан ответил вежливым поклоном. Безукоризненность черного хабита с надетым поверх восьмиконечным крестом словно подчеркивала простоту темно–коричневой рясы церковнослужителя, скрывавшей его тщедушное тело. Когда тот проходил мимо, Красный Рыцарь ощутил стойкий запах пота. Священник оказался не особо чистоплотным, и несло от него отвратительно по сравнению с благоуханием монахинь.

Сестры чинно следовали за настоятельницей. На службе присутствовали почти все обитательницы монастыря, числом более шестидесяти, облаченные в серые хабиты с восьмиконечными крестами своего ордена. За ними шли послушницы — еще шестьдесят женщин в светло–сером. Одежда некоторых мало чем отличалась от платьев мирянок, пригнанных по фигуре, у других — наоборот.

Несмотря на серые одеяния и сгущавшиеся сумерки, капитан без труда различил среди прочих Амицию. А когда отвернулся, то заметил, как лучник по прозвищу Подлый Сим кому–то помахал рукой и тихо свистнул.

И вдруг Красный Рыцарь словно очнулся: все вернулось на круги своя. Он улыбнулся и обратился к Йоханнесу:

— Накажи вон того, десять ударов плетью за неповиновение.

— Есть, милорд.

В тот же миг маршал ухватил солдата за воротник. Подлый Сим, девятнадцати лет от роду, не обзаведшийся подружкой, даже не дернулся. Знал, что попался за дело.

— Я что хотел… — заканючил он.

Но, увидев лицо Красного Рыцаря, покорно промямлил:

— Есть, капитан.

Взгляд командира уже сосредоточился на Амиции, а мысли витали в заоблачной выси.

Ночью все отдыхали. Солдаты — после неумеренных возлияний.

Пока Эмис Хоб давал храпака, Дауд Красный оперял новые стрелы и сетовал на «нездоровье», что в переводе означало «похмелье», причем настолько тяжелое, что ставило под угрозу боеспособность солдата. В большинстве случаев за подобное наказывали, но в день после похорон семерых товарищей выпала поблажка.