Красный сфинкс

Аадемику Таусену удается создать более крупные формы (по весу и по объему) уже существующих животных. Правда, советский академик Рашков («…одетый по-домашнему, в пижаме, облегавшей его крупную фигуру и похожей цветом на его русые, с густой проседью волосы…») и в этом добивается не менее впечатляющих результатов, причем без всяких этих сложных операций, всего лишь облучая нужные железы пучком ультрафиолетовых лучей. «Большое дело сделали наши ученые со зверем! – радуется один из простых героев романа. – Кожа-то (тюлень по-поморски, – Г.П.) величиной со слона! Ведь еще до войны сколько зверя истребили! Техника-то лова улучшается. Гренландского кита почти вовсе выбили. А теперь, может, и кита будут увеличивать. Моржа в море мало, только в далеких местах сохранился. Морской коровы совсем нет. Морскую выдру только в заповеднике найдешь. Я читал: до войны по всем странам зверя били больше миллиона в год. А теперь, наверное, и того больше. Туша тюленя весит сколько? Ну, сто килограммов. А эти – тонн по девять! Одного такого убьешь – все равно, что сотню простых уложишь…»

Поскольку речь шла о генетике, науке в то время опальной, книгу А. Р. Палея завершала большая статья академика Б. М. Завадовского (скоро обвиненного в вейсманизме-морганизме). Читать статью даже интереснее, чем роман. «В 1935–1936 годах, – пишет академик, – в руководимой мною эндокринологической лаборатории всесоюзного института животноводства профессором В. Е. Робинсоном были проведены успешные опыты на поросятах. При удалении передней доли гипофиза у поросят удалось получить гипофизарных карликов, а при помощи ежедневных инъекций вытяжек из передней доли гипофиза быка были получены поросята-гиганты, превосходившие на 50 процентов по темпам роста и массивности тела контрольного брата». Правда, ученый указывал: «Пусть читатели не забывают, что все же утки и по сей день не линяют от щитовидной железы (как в романе, – Г. П.), что гиганты-поросята еще не вышли из стен лаборатории, что современная наука еще не разрешила вопроса о создании таких новых пород сельскохозяйственных животных-гигантов, о которых мечтал еще Герберт Уэллс…»

«За антилысенковский роман „Остров Таусена“, – сообщал мне Абрам Рувимович в письме от 6 августа 1988 года, – меня лаяли во всех органах прессы, включая „Литературу в школе“ и „Естествознание в школе“. Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Лаврентий Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнили обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года… Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как-нибудь доказать. Потом – в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде… Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина, – Г.П.), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году…»

В 1968 году появился роман «В простор планетный».

Сам Абрам Рувимович не считал эту книгу удачной, но И. А. Ефремов очень хвалил роман за «динамическую конструкцию», и за то, что «роман представляет собой научную фантастику в ее классическом, наиболее любимом мною виде утопии, пронизанной верой в светлое будущее человечества». В предисловии к роману Ефремов писал: «Множество научно-фантастических „предупреждений“, иногда не совсем верно называемых антиутопиями, появилось за последние двадцать лет в зарубежной литературе и оттуда повлияло и на советскую фантастику. Естественно, что люди, не подготовленные философски или мало образованные исторически, не владеющие диалектическим методом мышления, постоянно впадают в тупики, которыми так изобилует однолинейное формальное мышление. Однако литература страны, первой из всех идущей путями научного социализма, должна обладать более далеким видением будущего и верить в неизбежную преодолимость великих затруднений исторического развития. Поэтому мне думается, что типичными для советской научной фантастики будут произведения оптимистические, убеждающие в торжестве разума и гуманизма, верящие в естественность доброго в человеке».